Домой я вернулся после полудня. Мать спросила, где я пропадал, и я все ей рассказал.
Мне вдруг показалось, что она вот-вот обнимет меня и расцелует. Ее лицо вдруг просияло, глаза заблестели, губы раскрылись в улыбке, как будто ей хотелось что-то мне сказать. Но она по обыкновению промолчала.
Много позже я понял, что это был переломный момент в моей жизни — впервые я принял самостоятельное решение.
Конечно, ты волен не верить тому, что я рассказываю. Но я говорю не столько для тебя, сколько для себя. Меня обступают воспоминания-призраки, неотступно следующие за мной. Но пожалуй, я просто хочу, чтобы ты понял главное: с этой минуты я начал жить своей особой жизнью, и она захватила меня целиком.
Почти сразу выяснилось, что у меня удивительная память. Стоило мне прочесть книгу, н она словно отпечатывалась у меня в мозгу. Арифметика давалась мне очень легко, и вскоре любая задача была мне нипочем. Писать я научился за две недели. И рванулся вперед, точно стайер на финишной прямой. К восхищению учителей и восторженной зависти товарищей я был равнодушен.
Учителя смотрели на меня как на чудо. Ученики добивались моей дружбы.
Но меня ничто не трогало. Я был целиком поглощен собой и своими занятиями.
Начальную школу я кончил за два года. В неполной средней школе передо мной открылись другие манящие тайны, и главной среди них был английский язык. Мой ум жадно вгрызался в науки, как лемех плуга — в пахотную землю. В алгебре и геометрии я находил высокую поэзию. Слова и предложения казались мне математическими уравнениями. На уроках географии передо мной впервые раскрылась огромность мира. В те годы выше неполной средней школы в системе народного образования не было ничего. Через три года школьный инспектор (он был англичанин) сказал мне:
— Эта страна не самое лучшее место для развития твоих способностей. Тебе надо уехать в Египет, в Ливан или в Англию. Мы тебе больше ничего дать не можем.
Я ответил, что хотел бы учиться в Каире.
Он мне выхлопотал стипендию в каирской школе второй ступени, и благодаря ему мое желание осуществилось.
Должен сказать, мне везло па добрых людей. Не раз и не два случай или судьба сводили меня с людьми, которые брали меня за руку и помогали подняться с одной ступеньки на другую. Я принимал эту помощь как должное, как будто эти чужие люди были мне чем-то обязаны.
Когда я сказал матери, что уезжаю, она опять посмотрела на меня своим странным, загадочным взглядом. Губы ее, казалось, готовы были сложиться в улыбку, но она не дала себе воли: плотно сжала рот, и лицо ее приняло обычное выражение замкнутой отрешенности. Она вложила мне в руку кошелек с деньгами и сказала:
