Я любил миры, которые двигались — и в то же время не двигались — передо мной в великой ночи небес.
Я любил странную девушку-беглянку внутри меня, а она любила эти миры как раз за их неподвижность.
Я почувствовал, что сейчас она завладела мной, нетерпеливо увлекая вперед, наружу, в глубину небес. Теперь она понимала, как все устроено. И была гораздо смелее меня. Мы вместе шли среди звезд. И не только шли, но погружались в них, парили над ними, проносились мимо — словом, вели себя как боги. Жаркое дыхание звезд опаляло нас. Их пульсирующий блеск затоплял нас. Их безмятежное движение звучало как мощная, рокочущая музыка. Мы шли все дальше и дальше, рука в руке, Вокс впереди, а я позволял увлекать себя все глубже в сияющие бездны вселенной. Пока, наконец, мы не остановились, плавая в космосе: никакого корабля в поле зрения, только мы двое в окружении звезд.
В этот момент исступленный восторг затопил мою душу. Возникло чувство, будто я поймал и держу в кулаке бесконечность. Нет, это неправильно; может показаться, будто мной овладела иллюзия имперского величия, а это совсем не так. На самом деле возникло чувство, будто этот бесконечный, совершенный космос держит меня даже не в «кулаке», а в любовном объятии, и здесь нет места ничему, кроме покоя и мира.
Вот что дала нам звездная прогулка. Ощущение принадлежности к божественному совершенству вселенной.
Когда такое случается, невозможно предугадать, каков будет эффект; однако обычно происходят внутренние перемены. Я вышел из своей первой звездной прогулки, не подозревая ни о какой трансформации; однако не прошло и трех дней, как я импульсивно открыл себя скитающемуся фантому, не только нарушив инструкции, но и действуя вопреки собственному характеру, как я понимал его. Я всегда был исключительно замкнутым человеком, о чем уже, по-моему, упоминал. Даже предоставив Вокс убежище, я испытывал облегчение и благодарность за то, что внутри одного мозга наши сознания разделены.
Теперь же я делал все возможное, чтобы разрушить все границы между нами.
До сих пор я ничего не рассказывал ей о своей жизни до ухода в небеса. На все вопросы отвечал осторожно, уклончиво, отделываясь полуправдой или откровенным отказом продолжать беседу. Именно так я вел себя со всеми — привычная скрытность, нежелание открываться. Возможно, с Вокс я был даже более скрытным, чем с остальными, из-за близости наших сознаний. Как будто опасался: если расскажу ей хоть что-то о себе, это откроет ей дорогу к полному захвату меня, к поглощению моей души ее энергичной, но недисциплинированной душой.
