Он замолчал, а я пожал плечами и, наверно, оттого, что доводы Ежи показались мне лишь бредом, повторяясь, я механически произнес все то же:
-- У меня его нет,.. -- и, очевидно, не убедил его в своей искренности.
-- Я спрашиваю, где? -- меня словно обдало холодом.
-- Выслушай меня, Ежи, -- было начал я.
-- Нет времени, -- оборвал он.
В ту же секунду мой шлем словно разорвало, а правой щеки коснулось жало мутанта. Щека мгновенно онемела. Я почувствовал, что не могу пошевелить языком. А затем пол, потолок, и стол, и Ежи закружились в непонятной круговерти... И пришедший сон...
Вот и все... все в том, родном, но таком далеком мире...
11.
Сон не подвластен времени. Будет ли длиться ночь короткий миг или целую вечность, лицо у нее одно. Высший же смысл ее -- в том, настанет ли час пробуждения.
-- Где я? -- прошептали мои губы. Я слышал щебет птиц, видел, чувствовал на своей коже солнечный свет.
-- Дома, Морис, -- ответил мне незнакомец, чей голос я слышал раньше.
Я всмотрелся в очень полного облысевшего стареющего господина... Если бы не его округлые щеки и второй подбородок, и кожа не лоснилась бы от жира, если бы не отвисшие мешки под глазами, и в глазах затаенная грусть...
-- Время здорово потрепало меня? ...Оно неумолимо, -- произнес он, пожимая плечами.
-- Филидор?!-- потрясенный, воскликнул я.
-- Да, Морис...
"В самом деле, ведь это моя спальня, -- память словно только вставала с колен. -- Я в Сен-Клу... И здесь почти ничего не переменилось, разве лишь в мелочах... Но Филидор...,-- я снова задержался взглядом на вдруг состарившемся друге, и отрешился от страшной мысли... Нет, этого не может быть, неужели прошло столько лет?".
Я сел на постели, в меня вцепились головокружение и тошнота, не позволяя встать на ноги. Вырвался. Сам. Мягко отстранил Филидора, пришедшего на помощь. И, едва совладав с охватившим меня волнением, заставил себя подойти к зеркалу.
-- Филидор..., что же все-таки произошло? -- мое отражение, ничуть не изменившее своему хозяину с тех пор, как он себя помнил, успокоило только отчасти. -- Прошли годы?
-- Тридцать лет, Морис...,-- сказал Филидор как о чем-то само собой разумеющемся.
Я повторил за ним вслух.
-- Тридцать лет..., -- и смирился как-то сразу, а затем заговорил, но, наверное, только с Морисом де Санс, ни с кем больше.
-- Станция... на ней все погибли... а Ежи? Так значит, он мутант... и этот его язык, жалящий и несущий смерть... а дальше? Что было дальше?
