— Можно быть близким, будучи очень далеким! — повторила она вслух, радуясь удачному, а главное — точному выражению.
Она некрасива, это ни для кого не новость. Нос длинен, глаза посажены столь глубоко, что кажутся темными, брови над ними густы, руки некрасивы — сухи, да вдобавок и короткопалы. И вся фигура ее лишена той плавности линий, той чарующей женственности, той грации, что составляют непременные принадлежности красоты. Голос тоже нехорош — сколько ни прислушивайся, перелива колокольчиков в нем не услыхать, разве что скрип несмазанных колес. Хотя многие находят ее голос приятным… Льстят, определенно льстят.
Она немолода. Увы, безжалостное время берет свое, не спрашиваясь. Впрочем, графиня де Луан, одна из первых светских львиц Парижа, не намного младше ее, а живет в полную силу… Ну, нам Париж не указ — в России своим умом живут.
Зато она умна, образованна и умеет быть интересным собеседником.
Трезвый расчетливый ум, привыкший извлекать наибольшую пользу из любых обстоятельств, подсказал единственно верное решение — личные встречи излишни, их следует избегать. Во всяком случае — пока.
Сердце тревожно забилось, но не решилось перечить высшей инстанции.
«Было время, что я очень хотела познакомиться с Вами, — простодушно призналась гимназистка. Баронесса фон Мекк не стала более рвать письмо, а просто добавила: «Теперь же, чем больше я очаровываюсь Вами, тем больше я боюсь знакомства, — мне кажется, что я была бы не в состоянии заговорить с Вами, хотя, если бы где-нибудь нечаянно мы близко встретились, я не могла бы отнестись к Вам как к чужому человеку и протянула бы Вам руку, но только для того, чтобы пожать Вашу, но не сказать ни слова. Теперь я предпочитаю вдали думать об Вас, слышать Вас в Вашей музыке и в ней чувствовать с Вами заодно».
Разве это не счастье — духовная близость со столь замечательным человеком, который пишет такую, поистине волшебную музыку. Дочь Юлия слушала «Франческу да Римини», когда Рубинштейн впервые представил ее публике, дирижируя оркестром. Сказала — было великолепно, всем очень понравилось. Интересно — почему это Петр Ильич никогда не дирижирует? Должно быть, есть причины…
Он весь такой светлый, такой добрый и вдруг выбрал для фантазии такую мрачную тему… Ах, какая она дура — как же она сразу не догадалась! Он излил душу в своем произведении, а она не догадалась сразу! Ему больно, ему тоскливо, ему безнадежно!
Надежда фон Мекк резко встает и быстрым шагом удаляется в библиотеку. В ее доме порядок царит повсюду поэтому спустя каких-то пять минут она возвращается в кабинет с увесистым томом в руках.
