Снег за руку ввел ее в балаган,
где женщина в драном трико золотом,
сама извиваясь, как будто змея,
ела другую змею, погружая
свои кривые редкие зубы,
живущие жизнью, независимой один от другого,
в змеиное тело с оторванной только что головой,
кстати, валявшейся на деревянном помосте,
с еще живыми бусинками-глазами,
пока змеиное мясо кусками живыми,
дрожа, конвульсировало в пищеводе
у змееглотательницы несчастной.
Проклятая жизнь,
где глотаешь несчастья кусками змеи,
в то время как жизнь
и тебя незаметно проглатывает кусками.
Женщина выбежала из балагана,
уткнулась в мокрую морду снега,
и он ее вдаль повел, как собака,
виляя грязным белым хвостом.
Потом ей стало холодно.
Плащ был слишком легоньким.
Лаковые туфельки
со срезанными тупыми носками
попискивали, будто утята,
глотая сразу и грязь и снег
раскрытыми черными клювами.
У мраморного фонтана,
продолжавшего выбрасывать
глупую рядом со снегом воду,
она присела на мокнущую скамейку,
на чьи-то расползшиеся газеты
с портретами лидеров правящей партии,
а также лидеров оппозиции
и сразу заснула, а снег неумело
ее старался прикрыть от снега,
всю с головы до ног окутав
то потихоньку пушисто растущим,
то снова тающим одеялом.
Она проснулась от чьего-то взгляда.
Перед ней стоял незнакомый человек
в немодной шляпе с жирными пятнами
на залоснившейся креповой ленте
и с драным зонтиком над головой
в руке, заросшей густой сединою.
Были на нем не по возрасту джинсы,
и всюду на джинсах — вот что было странно! —
скакали веселые брызги красок, к
ак будто радуга при снегопаде.
«Пойдем со мной…» — сказал человек
и взял ее застывшую руку,
сразу поверившую невольно
его седой надежной руке.
Они нырнули в подвал,
ступая по крысам, шнырявшим по лестнице,
и, зонтиком ткнув куда-то во мглу,
сказав: «Этот зонтик — мой ключ», —
незнакомец
открыл или дверь, или то, что считалось им дверью,
и они вошли в то, что считалось им домом.
Хозяин верхний свет не зажег,
а только странный торшерчик,
на чьем абажуре цветном при включении в сеть
загадочно начали ползать ожившие краски.
Хозяин кофейник поставил на электроплитку
и дал ей горячего кофе
в стаканчике термосном из пластмассы.
Хозяин ее ни о чем не спрашивал.
Он вынул из хлама простую пастушью свирель,
такую же точно, какую в детстве
она увидела на Хоккайдо
в руках у босого крестьянина пьяного,
ведущего к бойне коров, обреченных с рожденья,
и скрасить пытавшегося коровам
последние их шаги по траве.
Хозяин извлек из свирели дрожащие чистые звуки
народной мелодии полузабытой
