— Смотрите! — оглядывается по сторонам Соколов. — Мы одни тут.
— А кто в такой холод гулять сюда пойдет? — отозвался Шурук.
— И день не банный, — говорит Миронов.
В банный день церковный сад полон народу. По всем аллеям туда и назад проходят люди с тазами и мочалками. А у калитки, присев на корточки, торгует вениками старая, сморщенная бабка.
Но сегодня никого нет — ни бабки, ни людей с тазами.
На повороте аллеи прибита к дереву доска. Шурук останавливается и начинает читать вслух:
— «Строго воспрещается лежать на траве, пасти коз и коров».
Потом читает то же самое с конца:
— «Ворок и зок итсап еварт ан…»
— Вот! — кричит Миронов. — И тут нашел чего прочитать!
— Эй! — вдруг окликнул ребят Киссель и показал на кусты.
За кустами на низкой скамье сидит человек в грязном парусиновом балахоне. Лицо у него серое, одутловатое. Кожаная шапка, как старушечий капор, закрывает и уши, и щеки, и лоб. Он сидит сгорбившись, смотрит не мигая в кусты и медленно жует хлеб.
— Директор свежего воздуха! — прошептал Соколов.
— Он… — сказал Киссель тоже шепотом. — Ох, и страшный же! Он у нас на Гражданской к одним в сени забрался. И давай прямо из ведра холодной водой умываться. А те как перепугались, дверь на крючок, а сами по углам попрятались.
— А чего испугались? — сказал Миронов. — Ведь он спокойный, никого не трогает. Вот давайте пройдем мимо него.
— Зачем? — прошептал Киссель.
— А так, посмотрим на него. А ты боишься?
— Да нет… — сказал Киссель вполголоса. — Я-то не боюсь…
Вдруг директор свежего воздуха сунул в мешок обглоданный кусок хлеба и медленно встал со скамьи. Огромный, опухший, грязный.
Ребята так и замерли на месте, а потом все разом, как по команде, пустились удирать по аллее. Позади всех бежал Киссель, теряя и подхватывая калоши.
Через маленькую калитку в самом дальнем конце сада ребята выбежали на улицу к почте.
Здание почты старинное, желтое, каменное. Хоть и с колоннами, а всего один этаж.
Через окна все видно: служащие разбирают пакеты и накладывают на них печати, народ с письмами толчется перед частой проволочной сеткой, в углу за маленьким столиком сидит сгорбившись старушка и пишет адреса на конвертах.
Крыльцо почты выходит прямо на бульвар. На бульваре четыре скамейки. И вдоль дорожки стоят молодые деревья.
Никогда не распускаются листочки на этих деревьях. Не растут, а как сухие палки торчат деревья.
Будка Пилсудского тут же, около почты. Примостилась на углу, у самой дороги. Когда по дороге телега едет или грузовик, она вся трясется.
