При выезде наверх движение машин стало более плавным, грузовики в поисках места, где бы опорожнить свой кузов, разъезжались по довольно обширному пространству среди полей, покрытых мусором, слежавшимся довольно толстыми слоями. И чем выше поднимаешься, тем шире обзор — внезапно то здесь, то там видишь заросли каких-нибудь растений, тамариск, колючий кустарник, опунцию, проезжающие поодаль уже не только самосвалы, но и бульдозеры, хижины, где ютятся сортировщики мусора, а еще дальше — нечто вроде малого форта со стенами землистого цвета, над которым развевается египетский флаг; за этим сооружением плато отвесно обрывается вниз, к Каирской равнине, оттуда местами открывается вид на пирамиды Гизы, а также на Сфинкса, это по-настоящему ошеломляющее ощущение — смотреть на них отсюда, с такой высоты, сквозь пелену наполняющей воздух пыли, словно бы из царства нечистот. Впрочем, все эти отбросы, утрамбованные бульдозерами и прокаленные солнцем настолько, что почти не издают запаха, выглядят относительно чистыми.
Однако присутствие многочисленных падальщиков, особенно ворон и белых цапель, говорит о том, что они здесь все же находят чем поживиться, и даже немало. Еще одним доказательством того же являлись собаки — не скажешь, что их намного больше, чем в Саккаре, откуда мы прибыли и где ночью не редкость встретить стаю в шесть-восемь голов, зато здешние отличались весьма внушительными размерами (даже если списать многое на воображение) и, главное, манерой держаться уверенно, как у себя дома, нисколько не смущаясь, — а уступать нам дорогу они и подавно не собирались. В нескольких шагах от нас, где мы оставили автомобиль, сука желтой масти вальяжно раскинулась в своем «гнезде» — этаком кратере диаметром около метра, вырытом в тени кустов. Вокруг копошился ее помет — пять таких же желтых щенков, только их шкурка, в отличие от материнской, потертой и пыльной, еще блистала новизной. А чуть в стороне на гребне плато близ края, откуда оно головокружительно обрывается вниз, к пирамидам Гизы, вырисовывались силуэты десятка других собак, рыжих и черных, они спокойно, равномерной рысцой трусили мимо.
«Главное, — сказал Махмуд, — надо остерегаться тех из них, которые пристрастились к человеческому мясу, поедая трупы на кладбище». Но он вообще допускал в своих речах много поэтических вольностей, в частности, когда утверждал, что обитатели хижин живут хорошо, если не зажиточно, благодаря урожаю, который собирают со свалки. Особенно он напирал на «золотые часы», как если бы кто-то, что ни день, выбрасывал в каирские мусорные баки предметы подобного рода.
