— Юра, положить тебе горячее? — спросила Мая.
Юрий Андреевич кивнул и замкнулся.
Эдик зорко следил, чтобы рюмки его и Игоря были полными, и на вопрос Май, не хватит ли ему, отвечал, что он не дефективный, и если его будут пасти, напьется зафантаж. Ольга Михайловна тихо ушла к себе.
Измаил читал стихи. «Что за манера, — думала Роза, — читать в застолье. Тебе приспичило, так собери народ специально и читай на здоровье. Обязательно надо праздник испортить».
Измаил читал сердито, бодаясь и размахивая в такт сжатым кулаком, как будто матерясь.
«Под сенью мглы и молний,
И трепета ракит,
Гремящий и безмолвный,
Наш полк идет и спит.
Железную усталость,
Свинцовый этот сон,
К тому ж снарядов малость
Мы на себе несем…»
— Знаешь, как говорят китайцы, — ласково перебил полковник, — китайцы говорят: — «торопица надо нету».
Он оглянулся, проверяя реакцию. Все вздохнули — про китайцев они слышали много раз на протяжении двадцати лет. Измаил сверкнул глазами и начал заново:
… Вот и я, с годами сладив,
Постучу в окошко вдруг.
Отведет соученица
Занавесочку рукой:
— Что за парень смуглолицый
И расстрелянный такой?
Ах, убит напропалую,
И осколок угодил,
В «не забуду мать родную»,
В ту неправду на груди.
Разговор в оконной раме
Над геранью до зари.
Я скажу: «Но только маме
Ничего не говори…»
Плющ потихоньку выбрался из-за стола. Стихи — это надолго, и вообще, темнеет уже, пора делать ноги. Из прихожей он поманил пальцем Владимира Сергеевича.
— Извини, Володя, пора восвояси. Я, собственно… Мне срочно нужен четвертак, ненадолго.
— Срочно — это как? Завтра можно?
— Можно и завтра, — согласился Плющ.
— Понимаешь, Костик, сейчас нет, мы на днях Таньку отправили в студенческий лагерь, и праздник вот… Постой, я спрошу у Ольги Михайловны…
— Ни в коем случае, — испугался Плющ, — я лучше перебьюсь.
— Что значит «перебьюсь», — рассердился Сергеев. — Значит так, давай завтра в двенадцать на Дерибасовской возле букинистического. Не поздно?
— Само то. Значит, ровно в полдень. Спасибо. Ну, я по-английски. До свидания.
— Пока, Костик, не опаздывай.
На улице было прохладно и тихо. Над фонарем в листве софоры мутно белели соцветия. «Надо же, софора зацветает, — удивился Плющ, — неужели снова осень?…»
— Мая, давай лучше споем, — предложила Роза, — Карлика любимую.
Она начала, «Ой, за гаем зэлэнэнькым, ой за гаем, зэлэнэ-энькы-ы-м…»
«Брала вдова лен дрибнэнький», — подхватили полковник и Мая.
Потом пели песни молодости, вспоминали шумную свою компанию, десятый класс вечерней школы, и как Карлик просился с ними на пляж, и приходилось его брать, хоть он и ломал пух — сидел в воде, пока не посинеет, или кривлялся, передразнивая взрослых.
