Старик был прав. Такие вещи в панике бывают. Мы оба помолчали несколько минут. Селение позади нас растворилось в темноте, Мой возчик потихоньку оживлялся. Теперь он говорил не с лошадью, а со мной.
— Ты что же будешь из самой Москвы аль приезжий?
Я ответил старику, что жил и работал последние годы в Москве.
— По улицам и площадям на праздниках со знаменами ходил?
— Ходил, как все.
— Там, говорят, на праздниках правительство выходит на народ смотреть?
— Да. Правительство выходит посмотреть на москвичей, а москвичи — на Сталина и его соратников.
— И он находится вместе со всеми?
Мне был понятен этот разговор. Именно на него тогда были надежды у всех советских граждан и мысль о нем вселяла всем уверенность в победу, Последующий наш разговор переключился на обстановку вражеского тыла. Мой возчик оказался очень осведомленным человеком. От него я узнал, почему мне не было сказано о словаках в Заборье, и я убедился, что Зайцев неподкупный человек, что в окружающих лесах и населенных пунктах еще немало кроется окруженцев, которые, по мнению деда, дезертиры, и их надо заставить воевать.
А как ведут себя оккупанты? Как гитлеровцы относятся к колхозам, почему они председателей таких, как Зайцев, оставляют на своих местах? И мой дедуся говорил и говорил, нескладно и отрывочно, но убедительно и понятно.
— Нимцы-то, они што? Чужие — это раз, и язык их нам не понятный. Второе — они грабители, фашисты эти самые. Хороших с ними — раз-два и обчелся, а остальные звери, А мужикам обещают свободу, мануфактуру, хлеб и землю.
— Что же землю-то они обещают из Германии, что ли, привезти? — спросил я деда.
— Як ты говоришь? — переспросил меня старик, но, видимо поняв мое замечание, добавил — Вот у нас тоже мужики говорят, насчет машин там али чего, не знаем, а о свободе и земле обман явный.
— Так, говорите, встречаются между ними и хорошие? — не унимался я с вопросами.
— Да был намедни такой случай. Облаву тут устроили они на окруженцев. Оцепили деревню, постреляли по садам и огородам, а затем начали собирать всех, кто затулился. Я стоял у скотника, подошел один ко мне, вроде закуривать. Оглянулся и говорит: «Надо через фронт ступайт… Партизан помогайт. Деревня живи никс гут!» Я говорю: «Не понимаю, пан Никс!» А сам ему в глаза смотрю — не шутит, грустный такой. Я ему бумагу сую и махру сыплю, а он и скрутить-то не может… Зажег ему готовую, свою отдал, он затянулся и пошел, закашлялся от самосада.
