Что объединяло «лево-правую», «красно-белую» оппозицию? Многое. Социальная база и видение мира было примерно одинаковым у обеих группировок. Они верили в возможность вернуть великое прошлое и страдали от унижения державы. Они не склонны были анализировать текущие события, разбираться в сложных проблемах.
В газете «Контраргументы и факты» зимой 1994 г. были приведены интересные наблюдения, характеризующие психологию непримиримых. Участники движения все еще верили, будто живут в советской стране среди единого и могучего советского народа. Дифференциация интересов, социальные сдвиги, произошедшие на протяжении 1980-х и 1990-х гг., оставались незамеченными зачастую просто потому, что самих митингующих эти сдвиги непосредственно не касались. Протестующая многотысячная толпа создавала впечатление, будто весь народ — на улицах. Но на следующий день, выходя на работу, участники митингов видели вокруг себя безразличных, а иногда и враждебных людей, которые не хотели бороться за идеалы великого прошлого, не думали ни о чем, кроме заработка и покупок.
Поскольку сам народ винить ни в чем было нельзя, все объясняли происками мирового капитала, американских шпионов или «евреев». «Вообще тема “масонов”, “сионистов”, “жидов”, или просто “евреев”, неизменно была на устах участников этого движения независимо от того, к какому идейному направлению они сами себя относили. При этом было бы ошибкой считать, что в этом движении процветал “бытовой антисемитизм”. Представление о “евреях-сионистах” было для участника движения необходимым и удобным именно как абстракция. Чтобы это понять, необходимо еще раз обратить внимание на то странное и двойственное положение, в котором оппозиционер оказывался в обществе. Любовь к своей стране и к своему народу, гордость за его историю, чувства оскорбления и дискомфорта в связи с развалом СССР и униженным положением России, возмущение происходящим “ограблением народа” (которое он как лицо со скромным достатком хорошо видел и ощущал на себе) — все это вступало в странное противоречие с благодушным настроением большинства окружающих. Феномен этого благодушия, того, что любимый народ позволил столь легко развалить любимую державу, требовал объяснений помимо “зомбирующего телевизора”, требовал образа сверхлукавого и сверхковарного вездесущего врага. Не обнаружив такового в реальной жизни, каждый представитель оппозиции поневоле начинал выискивать понятие-символ вроде “нечистой силы”, каковым и становилось абстрактное заклинание о “сионизме”»
