Коммуникабельные соседи оживленно общались то друг с другом, то с многочисленными телефонными абонентами. Мобильники обоих театралов заливались напропалую.
Финальный монолог Чацкого причудливо вплетался в громогласные откровения, разносящиеся из третьего ряда. Звучала эта перекличка поколений достаточно колоритно:
— Слепец! Я в ком искал награду всех трудов!..
— Ну а ты чо? Сварганил траст-сертификат?
— А вы! о боже мой! кого себе избрали?..
— А Дрисливый? На что пошел? Ах, на лизинг?!
— Высокий идеал московских всех мужей…
— Куда Дрисливый умотался? В Монте-Карлу? Ну как же: Монте-Карла — и без Дрисливого!
— Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа…
— Ну, Дрисливый, ваще! Клал, грит, я на ваш депозитарий? Во дает в натуре!
— Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…
— Щас я ему брякну в Карлу. У него роуминг работает? Ну, это нам — ништяк, это — как два пальца обоссать!
На такой вот оптимистичной ноте в эту коллективную декламацию напоследок прорвался Чацкий. Возопив вполне истерично «Карету мне, карету!», он опрометью бросился со сцены, подальше от общительного зрителя из третьего ряда.
…Когда отзвучали аплодисменты и народ потянулся к выходу, Зорин решил не спешить. Вот сейчас в стремительно пустеющем зале к нему и подойдет, наконец, посланец от неведомой «Звезды»! Но минут через десять, окинув взором безнадежно пустой партер, Денис встал и побрел к той самой вешалке, с которой, как известно, театр начинается. Равно и кончается коей.
«Фиалки Монмартра» на месте не оказалось. Вместо хрупкого парижского цветка по ту сторону барьера произрастал хмурый детинушка: лоб размером с воробьиный чих, челюсть лопатой, над крохотными глазками нависают надбровья, каждое — с вагонную ось. И это неандертальское чело было отмечено печатью страдания, об истоках которого легко было догадаться, взглянув на сизый, в прожилках, нос.
Едва дождавшись протянутого номерка, неопохмеленный мученик чуть не швырнул в Зорина одиноко висевшей одежкой. На косматой пятерне, свирепо мелькнувшей перед его носом, Зорин разобрал раскоряченные лиловые буквы: «Беатриче».
На божественного Данте обладатель наколки явно не тянул, и Зорин почел за лучшее побыстрей удалиться.
А удалившись, изумленно уставился уже на свои собственные руки. Ибо они сжимали не прорезиненного ветерана родной «Володарки», а невесомый и чертовски элегантный плащ, к тому же освященный фирменной этикеткой от Пьера Кардена. Этакий сгусток парижского тумана, материализованная мечта модника и эстета. Из рукава небрежно свисало нарядное шелковое кашне темно-синего цвета.
