Посылка пришла от Стивена. Обещанный свадебный подарок — портрет самой Ивонны. Один из тех, которые он сделал прошлым летом. Голова и плечи. Типичный Стивен Байст, показавший свою способность воссоздавать жизненность и характер рисуемого человека.
Ивонна в зеленом платье, в сатиновом плащике, спадавшем с плеч и оставившем их обнаженными. Ее голова была откинута назад, а глаза полузакрыты. Поза выглядела любопытно томной — полузакрытые глаза и красные губы, словно тянущиеся для поцелуя. Длинные каштановые волосы падали немного беспорядочно и прикрывали одну бровь. Их красно-коричневый цвет резко контрастировал с жемчужным оттенком кожи.
Ивонна смотрела на портрет, и ее сердце, казалось, сначала дико забилось, а потом едва не остановилось. Почему Стивен прислал именно эту картину? Он клялся, что никогда с ней не расстанется. Она висела на стене напротив его кровати в студии. Ивонна помнила очень хорошо, как позировала, как Стивен отбросил кисти, подошел к ней и обнял ее.
— Ты славное существо, моя Ивонна, — сказал он. — Когда ты в зеленом платье, в тебе есть что-то языческое. Знаешь, ты язычница под налетом цивилизации.
Потом они с дикой страстью целовались. Ивонна была напугана чертой, которую Стивен называл «языческой» и которая, как это не парадоксально, воспринималась как строго пуританская. Страсть и борьба тех дней, духовная и физическая, вернулись теперь пылающим потоком воспоминаний к девушке, собиравшейся замуж за Форбса Джеффертона. Ивонна словно приросла к полу, глядя на сказочный портрет, ненавидя его, себя и Стивена, за то, что он прислал его.
Форбс читал карточку, приложенную к посылке.
«Я не могу создать ничего лучшего, чем эта работа. Поэтому посылаю тебе ее с искренними пожеланиями счастья.
Стивен.»
— Боже мой! — воскликнул Форбс, оторвавшись от карточки и снова взглянув на портрет. — Какая жуткая штука. Это ужасно похоже на тебя, однако, я не знаю, нравится мне картина или нет… Ты здесь как… Даже не знаю, как сказать.
Он рассмеялся и посмотрел на Ивонну. Она пыталась тоже рассмеяться, но выглядела смущенной и была странно бледна.
— Я знаю, что ты имеешь в виду… Мне здесь подходит определение «язычница», я полагаю.
— Да, — согласился Форбс. — Думаю, да, — и добавил: — Мне не нравится.
— А ты не считаешь меня язычницей, Форбс?
Он посмотрел на Ивонну, не понимая ни ее смеха с истерическими нотками, ни намеков, коробивших его.
— Нет, это не то слово, которым можно тебя описать. Ты совсем другая.
