Или, наоборот, они верили, что писание зависит от «вскрытия бессознательного разума». Эта версия процесса делала его больше похожим на психоанализ или бурение нефтяных скважин — биолокация черного золота подсознания! — и будила надежду, что сжатие экстрасенсорного восприятия или любая другая форма псионной гимнастики может заменить творческие способности. В каждом случае хлопки руками в кругу считались верной ставкой, так как создавали необходимую общность и одновременно способствовали появлению темных психических сил. Разумеется, это широко практиковалось.
Однако книги так и не появлялись.
Секрет же был прост — ни один профессиональный писатель не представлял себе процесса написания рассказа, кроме как посредством нажатия кнопки «Старт» на словомельнице. Поэтому каждый, как это может делать только человек космического века, изумлялся тому, что у него до сих пор не отросли необходимые кнопки. Оставалось лишь скрипеть зубами от зависти к роботам, которым в этом отношении повезло куда больше.
Многие писатели невольно открыли, что они не способны составить из слов на бумаге ни одной фразы или вообще написать хоть слово. В великую эру пикторио-аудио-кинэстетико-осязательно-обонятельно-вкусо-гипнотическо-психологического образования они пренебрегли факультативным курсом этого несколько устаревшего искусства. Большинство из этих невежд закупили диктописцы, удобные устройства, преобразовывавшие устную речь в письменную, но даже в этом случае им пришлось с болью осознать, что их мастерство устной речи не идет дальше упрощенного бейсика или солар-пиджина. Они могли принимать огромные количества опия словодури, но из себя способны были исторгнуть не больше, чем каплю меда или шелковой нити.
Справедливости ради следует отметить, что некоторые из этих неписателей — пуристы вроде Гомера Хемингуэя — не пытались написать что-нибудь сами. Разрушив словомельницы, они решили, что подобными пустяками должны заниматься их менее атлетичные и более эрудированные коллеги. А немногие, среди них и Элоиза Ибсен, возымели амбиции стать профсоюзными царьками, издательскими баронами, словом, использовать хаос, последовавший за Избиением словомельниц, для своей выгоды, продвижения по службе или, по крайней мере, для удовольствия.
Однако основная масса писателей и в самом деле верила, что сможет создавать книги — даже великие романы! — не написав за всю жизнь ни одной буквы.
Продумав семнадцать часов, Лафкадио Сервантес Пруст медленно написал: «Отклоняясь, скользя, все поворачиваясь, поднимаясь все выше и выше, все расширяющимися огненными кругами…» и остановился.
