Сару-вака-тё блистал знакомыми красками и весельем. Стены четырех главных театров пестрели от афиш. Из открытых окон верхних этажей доносились куплеты и взрывы смеха — представления были в самом разгаре. Барабанщики в квадратных башнях на крышах отбивали ровный басовитый ритм, созывая далеких театралов. Люди разных возрастов и положений заполняли широкую улицу. Они стояли в очереди у билетных касс, покупали закуски в чайных домиках и ресторанах, разбросанных там и сям, обменивались приветствиями и впечатлениями. Сано знал: некоторые ночевали на театральных ступеньках, чтобы получить хорошие места или увидеть любимых актеров.
— Где выступает Кикунодзё? — Сано передал служащему общественных конюшен поводья.
Тот показал на самый большой театр:
— В «Накамура-дза».
У входа в театр висело объявление: «„Наруками“. В главной роли великий Кикунодзё!» К досаде Сано, очереди не было. Представление началось.
— Можно пройти? — спросил он без особой надежды у продавца билетов.
«Наруками» — история о принцессе, спасающей Японию от безумного монаха, который при помощи магии мешал дождю пролиться на землю, — была очень популярной. Впрочем, Кикунодзё всегда собирал аншлаг.
Продавец утвердительно кивнул:
— Есть места, господин. Постановка идет целый месяц. Большая часть публики уже посмотрела.
Войдя в театр, Сано минуту помедлил, ориентируясь. Просторный зал с окнами на потолке утопал в зимнем полумраке: пожарные правила запрещали внутреннее освещение. Тем не менее Сано различил на стропилах герб Кикунодзё. Женщины и простонародье сидели вдоль стен. Самураи располагались, белея открытыми макушками и топорщась рукоятками мечей. По приподнятым проходам, делящим зал на квадраты, бегали разносчики еды и напитков. Публика постоянными разговорами и беспрестанным движением почти заглушала игру музыкантов. Сано взобрался на ближайший проход и, озираясь, пошел вперед. Вот и свободное место. В секторе только пять человек. Устроившись на циновке, Сано обратился к спектаклю.
Действо близилось к концу. На фоне гор и облаков Наруками сулил стране голод и разорение. Утрированно черные брови и баки придавали безумцу демонический вид. Красно-золотая мантия, наброшенная поверх коричневого монашеского кимоно, поблескивала в тусклом свете. Актер громко и отчетливо выговаривал слова, притопывал и жестикулировал, стремясь привлечь внимание зрителей. Музыканты, сидящие по краям сцены, производили какофонию с помощью флейт, самисэнов и деревянных трещоток. Едва песня и музыка смолкли, в зале установилась тишина. Головы повернулись к выходу.
