— Она не могла выжить, — руки Дюпре с силой сжали решетку.
— Верь, во что хочешь, — заметил на прощание Коэн, глядя на него почти с сожалением. — Боюсь, теперь это единственное, что тебе осталось.
— Коэн, — позвал Дюпре.
— Да? — обернулся тот.
— Не отдавайте французский филиал Хорну.
— Это не в моих интересах, — заверил его глава и без долгих прощаний пошел по коридору на выход.
* * *
— Ты слышишь меня? — сквозь дрему и пришедшее на смену раскаянию спасительное отупение расслышал Дюпре. Он неохотно развернулся на неудобных нарах и посмотрел в стену своего комфортабельного номера на одного. Когда вопрос повторился, он, наконец, понял, что голос этот не мог принадлежать никому иному, как его невзрачной пожилой соседке.
— Слышу, — вздохнул Дюпре, сетуя на то, что ему помешали пребывать в таком драгоценном невесомом и бессмысленном состоянии.
— Я прощаю тебя, — проговорила женщина.
— За что? — пробормотал Дюпре и задумался, не безумна ли она. Только этого ему не хватало: разговоров, или, того хуже, криков всю ночь напролет, прихода охраны, громыхания замков и неизбежно последующих за ними криков боли. В гуманности местного персонала Дюпре не сомневался: здесь любая человечность стоила определенных и немалых денег.
— За то, что ты сделал, — женщина его каким-то чудом все же расслышала или просто решила продолжить свой монолог.
— Ты не знаешь, что я сделал, — скорее, по привычке, чем ради желания на самом деле спорить, возразил Дюпре. Какая-то чокнутая вознамерилась отпустить ему грехи, даже не представляя себе, что он натворил.
— Знаю, — отозвалась она. — И прощаю. Потому что знаю, почему ты это сделал. Мне следовало рассказать тебе все с самого начала, объяснить. А я не сделала этого, и даже больше: не сделала ничего после, просто исчезла. А потом появилась вновь и… и все снова пошло не так.
— О чем ты говоришь? — теперь Дюпре насторожился и, подскочив с кровати, приложился щекой к решетке, чтобы лучше слышать ее слова.
— Антуан, — грубые пальцы просунулись в щель между решеткой и попытались дотянуться до его сжатого на прутьях кулака. Дюпре обомлел и, затаив дыхание, смотрел на эту потрепанную жизнью руку, не в силах ни поверить, ни принять.
— Антуан, прости меня, — прошептала она, и Дюпре расслышал каждое ее слово.
— Одри?
— Да. Вернее, нет, мое настоящее имя — Летиция.
— Летиция, — ошалело повторил он. — Я не хотел этого делать, я не желал… — срывающимся голосом заговорил он, — … не так. Я не мог больше выносить твою ложь, ты понимаешь? — его рука с силой треснула по решетке, так что та жалобно загудела. — Я — не убийца!
