— Ничего, Василий, мы дойдем, — нехотя пробормотал Колыванов.
Было в этом разговоре нечто тревожное, невольно приходили на ум россказни о самовольном прекращении работ, о распрях среди разведчиков, попадавших в подобное положение. Это добром не кончалось. Люди переставали верить в себя, в товарища и, случалось, погибали. Но видно было, что разговор этот возник не случайно. Вот и Лундин, взглянув на Екатерину Андреевну, вставил:
— Дойти мы, конечно, дойдем, Борис Петрович. Только хотелось бы знать, как же это начальники наши плантуют? Вот вы, Екатерина Андреевна, к начальству ближе, скажите нам, о чем оно, начальство, думало, когда не дало нам ни сроку, ни отдыху? Ведь вам тоже небось хочется отдохнуть?
— А что ты называешь отдыхом, Семен? — спросил Колыванов.
— Конечно, не безделье! — сердито сказал охотник. — Но хочется мне, чтобы каждое наше дело, которых теперь у нас может будет побольше прежнего, велось с умом, с подготовочкой. Тогда бы не надо было идти в лес на осень глядя да бежать сломя голову, чтобы не опоздать, и идти все время, между прочим, по краю смерти. Тогда бы все было заранее усмотрено и устроено. Шла бы вся наша экспедиция вместе, женщина бы в лес не ходила — ей и дома дел много, дурной начальник сроков бы для смеху не назначал, тем более, что нам-то не до смеху, а как бы от беды отбиться с такими сроками. Вот о чем у меня разговор…
— Я пошла в экспедицию по собственному желанию, — устало сказала Екатерина Андреевна.
— Это я понимаю, — ответил Лундин, — да ведь даже и за своим счастьем по тореной дороге гнаться легче…
В его голосе и наступившем затем вынужденном молчании Чеботарев уловил что-то такое, чего не мог уразуметь, и живо приподнялся на локтях, оглядывая остальных. Он уже жалел о том, что начал этот разговор, в котором ему все время слышалось нечто иносказательное. Колыванов сидел, глядя в огонь, Баженова спрятала лицо в ладони, а Лундин все так же требовательно ждал какого-то ответа.
— По торной дороге за счастьем не ходят, — жестко сказал Колыванов. — А так как никому не известно, где оно обитает, значит, и на неторной тропе найти его трудно. Лучше оставим этот разговор, завтра рано вставать, спите…
— Кому спится легко, тот выспится, — рассудительно заговорил Лундин. — А вот сдается мне, что после войны люди стали жесточе. Вот возьмем, к примеру, кому нужно было, чтобы мой сын стал калекой? А он одно отвечает: «Я выполнял приказ главного инженера товарища Барышева»… А что, этот товарищ не знал, как может его приказ обернуться? Если знал — его судить надо! А не знал — тоже надо судить, почему не за свое дело взялся?
