Четвертый член экспедиции, Екатерина Андреевна Баженова, геодезист и гидролог, инженер из Главного управления, молчала, тоскливо глядя назад, где над поймой, на крутом взлобке, над рекой, стояли такие теплые, даже и на вид, домики лесного кордона. За время путешествия по парме, продолжавшегося уже десять дней, она, кажется, отчаялась в своих силах, и одна лишь воля толкала ее снова в путь. Но и воля иной раз дает трещинку, вот в эту трещинку и просочилась сейчас печаль по утраченному так быстро уюту. Предстоит двести верст пути через болота, реки и горы, и такого отдыха больше не будет, придется идти до конца, до Алмазного прииска, где экспедицию ждут с нетерпением, принесет ли она победу, или поражение — все равно! Так надо ли мучиться, утомляться, страдать? Вот о чем думала сейчас инженер Баженова. Стоило ли ей, тихой женщине, вступать в спор, разгоревшийся между инженером Колывановым и заместителем начальника строительства новой железной дороги Барышевым? Для решения этого спора и отправилась малолюдная, необеспеченная экспедиция. Правда, где-то далеко позади идет еще один отряд, более подготовленный, но он так безнадежно отстал, а времени осталось так мало, что только «на рысях» можно было бы преодолеть оставшиеся километры тайги, болот, гор, чтобы успеть что-то сделать. И вот Колыванов идет «на рысях»!
Колыванов тихо сказал:
— Пошли!
И ровным шагом двинулся вперед, как будто у него не было никаких забот. А ведь известно, что порой заботы бывают тяжелее любого груза.
Екатерина Андреевна пошла следом.
Провожатый задержал охотника, сказал, понижая голос:
— Приглядывайся к следам, Семен! Две недели назад в согру двуногий волк забежал. Сухарей нес мешок, ружьишко, но шел не по тропе. Хоронился от всех. Я его нечаянно увидел, но окликать не стал, поопасился. Бог его знает, чем его ружьишко заряжено, то ли бекасинником, то ли жеканом…
Чеботарев невольно прислушался к этому странному разговору. Кое-что он уже знал об уральских лесах и понимал: в согре, лесном болоте, тянущемся порой на сотни километров, волку, да еще двуногому, делать нечего. Лундин поспешно спросил:
— Признал его? Кто?
Досадуя на свой страх, но продолжая шептать, провожатый ответил:
— Да все этот золотнишник длинношеий! Чтоб ему земля стала пухом!
Не к месту сказанное присловье рассмешило Чеботарева, да и Лундин, видно успокоившись, сказал сухо:
— Ну, он от роду пугливый. Матка пыльным мешком по башке стукнула.
