Начиная с самых первых его писем эта надежда на амнистию тянулась и тянулась длинной нитью.
«…вся надежда на близкую широкую амнистию, о которой ходит столько слухов», — пишет он в августе 1945 года.
«Основная надежда — на амнистию по 58-й статье. Думаю, что она всё-таки будет» (это из Нового Иерусалима).
Но прошли и ноябрьские праздники 45-го года, а амнистии не было. Вера в неё угасает.
Весной 46-го надежда снова ожила.
«Я со 100% достоверностью всё-таки убедился, что амнистия до 10 лет была подготовлена осенью 45-го года и была принципиально одобрена нашим правительством, — пишет он мне в марте 46 г. — Потом почему-то отложена».
Здесь любопытно характерное для Солженицына «Я со всей достоверностью убедился». Немного нужно было и тогда и в других случаях, чтобы убедить его со всей достоверностью. Главное всегда заключалось в том, что он или «принимал» что-то или что-то «отвергал». Это и был критерий достоверности.
Идут месяцы. Чуть ли не в каждом письме — новые надежды.
«Сегодня очень ждали, — пишет он мне в годовщину Победы. — Хотя слухи и не сходились на 9-м, всё же с 9-го и теперь ещё недельку-другую возможный для неё срок. У всех такая усталость, как будто её в газетах обещали на сегодня».
И лишь по прошествии полутора лег заключения Саня делится со мной:
«Когда заговорят об амнистии — усмехнусь криво и отойду».
Итак, амнистия не коснулась Сани. Не помогло и моё обращение к адвокату Добровольскому, заявление с просьбой о пересмотре дела.
Перелом в лагерной судьбе Сани пришёл с другой стороны.
Летом 1946 года его возвращают в Бутырскую тюрьму, а оттуда везут в Рыбинск, где он получает работу по своей специальности — математика. «И работа ко мне подходит и я подхожу к работе», — пишет мне Саня оттуда.
Ему вспоминается любимая им в детстве сказка. Олень гордился своими прекрасными ветвистыми рогами и не любил своих тонких, «как жёрдочки» ног. Но именно быстрота ног выручала оленя, когда он спасался от волков, а рога, запутавшиеся в лесной чаще, погубили его. Сказка повторилась в жизни. «Литературные рога» привели Солженицына к беде, а нелюбимые «математические ноги» пришли на выручку.
В марте 1947 года Саню переводят в Загорск, а в июле он снова оказывается в Москве. На этот раз — в научно-исследовательском институте, неподалёку от того места, где ныне поднялась на полкилометра ввысь Останкинская телевизионная башня. В ту пору местность эту называли ещё по имени стоявшей здесь почти до самой войны деревеньки Марфино.
