Место это славилось живописностью и давно привлекало художников. На высокой горе — старинный монастырь, к веселой реке сбегают сосновые и дубовые рощи. По равнине разметалась слободка. Это была типичная нищая русская деревушка. Левитан тем летом ближе узнал жизнь русского крестьянина, проникся его горем и перенес на холст то, что близко человеку, что он видит каждый день. Он создавал не умилительные картины, а собирал на своих холстах всю горькую правду жизни.
Товарищи сняли комнату у той же хозяйки Горбачевой, которая благоволила к художникам, брала с них дешево, а кормила вкусно. Из года в год у нее поселялись молодые люди, умевшие ценить красоту окрестной природы, проводящие свободные часы в буйных спорах об искусстве.
Была хорошая пора. Расцвет молодости, надежд. Весна. Жили весело, ранним утром отправлялись на этюды, возвращаясь, играли в крокет со знакомыми дачниками. А по вечерам читали вместе Толстого, Тургенева.
Левитан познакомился с художником Каменевым — крупным русским пейзажистом, который постоянно жил в Саввинской слободе.
Еще недавно его картины запоминались на выставках: привлекала их большая искренность. Пейзажи принесли художнику звание академика, общее признание.
Но теперь этот рано состарившийся человек молчал. Он жил один, опустился. Изредка хозяин избы отвозил в Москву за бесценок картины, написанные его постояльцем.
Иногда товарищи, возвращаясь с этюдов в сумерки, проходили возле дома Каменева. В окне показывалась его седая взлохмаченная голова.
— Почему проходите мимо? — зазывал их Каменев.
Левитан и Переплетчиков входят в едва освещенную комнату, грязную, запущенную. На столе — штоф водки, а рядом человек — ее раб, тот человек, который не раз испытывал высокий порыв вдохновения.
Каменев смотрит на обветренные, загорелые лица, на утомленный вид молодых художников, хорошо поработавших за день. Как все это знакомо, как напоминает его собственную молодость! И как все это далеко от его безысходного настоящего…
Однажды Каменев сам зашел к новым знакомым: захотелось посмотреть этюды. Они заполняли стены, стояли на полу, лежали на столе и стульях. Вся комната была усыпана этими красочными набросками летних наблюдений.
Каменев их разглядывал торопливо, нервозно. Так мог смотреть только художник, для которого искусство уже стало прекрасным прошлым. Он брал в руки даже незаконченные холстики, отходил от них и вновь приближался, суетился, прищуривался. Все пересмотрел.
