— Ой! — Ульяна взялась за горло. — Он же хворый, дядя Алеша. Неловко как-то…
— Ежели бы я один навострился, мог бы сказать: не мешай, старый хрыч, — пошутил Ичев.
— Што вы, дядя Алеша, да не скажет он так, не таковский он.
— Откуда ты знаешь? А приду с тобой, разве он посмеет? — с улыбкой глянул на нее Савельич.
Девушка смутилась:
— Ну уж прямо…
До бучила добрались незаметно. Ичев уверенно открыл калитку, и они вошли во двор. Там Владимир Швейкин колол дрова.
В прихожей гостей встретила Екатерина Кузьмовна. Сухонькая, подвижная. Позавидовать можно было ее бодрости в шестьдесят лет.
— Батюшки! — сказала она нараспев. — Никак Савельич! Да какими же это путями?
— Какие там пути — тропинки косогористые да каменистые.
— А эта? — кивнула на Ульяну. — Дочурка?
— Есть у меня дочь. И эту посчитал бы за честь в дочерях иметь. Да только она Ивана Гаврилова дочь.
— Да что ты говоришь? Ивана Михайловича? — всплеснула руками Екатерина Кузьмовна. — И красавица писаная. Звать-то как?
Ульяна, застеснявшись, ответила едва слышно.
— Молодой растет, а старый старится. Вот не дожил отец-то, царство ему небесное. Раздевайтесь и проходите в комнату.
Борис Евгеньевич услышал голоса и вышел навстречу — веселый, вроде и счастливый от того, что пришли его навестить.
— Давайте ко мне в комнату. Кузьмовна, а Кузьмовна!
Когда мать выглянула из кухни, он попросил:
— Ты уж нам чайку, а? С земляничным вареньем. Уля, ты любишь чай с вареньем!
— Люблю, — зарделась девушка.
В комнате Бориса Евгеньевича было жарко натоплено. На маленьком круглом столе разбросаны письма, а на полу стоял деревянный сундучок. Ульяна даже обрадовалась, увидев его. В прошлом году, когда встречали Бориса Евгеньевича из ссылки, он вышел из вагона вот с этим сундучком. Перехватив ее взгляд, Швейкин сказал:
— Неразлучный мой спутник. Был со мной в тюрьме и по Сибири скитался. На вид неказистый, но удобный.
Швейкин предложил венский гнутый стул Ичеву, Ульяну пригласил в старое уютное креслице. Но она пододвинула себе тоже стул. Их тут было пять, похожих друг на друга, как близнецы. Не спускала глаз с писем, узнала почерк Бориса Евгеньевича.
— Это мои депеши, — улыбнулся он. — Слал их домой все десять лет. Думал, сожгли, да нет — целы! Любопытно, знаете, на досуге перечитать. Будто не ты и писал.
— Можно? — спросила Ульяна, беря одно из писем.
— Само собой! Сделай милость! Хочу спрятать в сундучок да на чердак. Есть-пить не просят, а потом, может, пригодятся.
