Зато на равнине дорога прямая, как стрела. На ней в сон клонит.
В окно потянуло милым запахом увядания скошенных трав. Равнина вся в свете белых берез. Ни ветерка. Вода в озере, — как гладь стекла.
— Останови! — просит Знаменский.
Сворачиваю на обочину. Выходим из машины.
Притенив глаза рукой, — оглядывает местность. Смотрит
щурясь…
Небо безоблачно и синее — синее, как в сказке. Знаменский молчит, оцепенев от волнения. Только он умеет так «разговаривать» с тишиной.
Наконец, осуждающе бросает:
— И чего человеку надобно?! Живи и радуйся! Так нет же… Он затевает распри, междоусобицы, войны…
Лицо его печально.
— Да еще какую великую войну мы выиграли, — подводит он итог своим мыслям.
Мои воспоминания, мои горькие думы прервал шорох осыпавшейся гальки из‑под ног Знаменского.
Он оглянулся на меня, сказал:
— Не будь активного, воинствующего иудаизма, не существовало бы и еврейского вопроса.
Он расстроен. Смотрю на него и гадаю: что? что его душу всечасно гнетет?
— Они… Это они упекли меня в лагерь. А потом они же и
пытаются мне втолковать, что во всем виноват Сталин, — в продолжение своих тяжких мыслей вслух возмущается.
Он сутулится как бы под грузом воспоминаний.
Молодость его оставила ему столько обид, и обиды эти, давно перекипев, лежали теперь в его сердце, затвердев, как камень. Они не то чтоб волновали, но тяготили.
…Север. Промозглый лагерь с морозным инеем по углам барака. Душу мертвой хваткой сковывает ужас безысходности. Он мысленно кричит, просит пощады у бурь, у леса, у всего, чему внемлет природа. Но небо и зима немы. Только ветер, как голодный, продрогший пес, жалобно воет в колючей проволоке.
Брань — «русопятство», «идолопоклонство» — он познал на собственной шкуре. И ярлыки эти отпечатаны на его челе.
Бежать — медведь обнимет — пить запросишь.
В лагерях работал, да так, что «трещал крестьянский пуп».
Кто‑то подсунул ему Евангелие и Талмуд.
— Сравни, — посоветовали солагерники, с загадочной ухмылкой добавили:
— Запомни! Обе эти книги запрещены.
Это еще больше раззадорило юношу: запретный плод сладок.
Знаменский с жадностью накинулся на Евангелие. Читал эту древнейшую книгу из книг, словно с умным собеседником общался. Все наставления «собеседника» были созвучны его, Знаменского, душе. Православное христианство, призывая к созиданию своей духовной личности, заповедует человеку и здесь, на путях этого созидания, различать Добро и Зло, а истинно полезное от мнимополезного, вредного. Свое здоровье, силы, способности, природные свойства и качества — все это употребить не для своего «я», а для других. Ибо законы Небесной Правды противоположны законам земной выгоды. Приобретает тот, что раздает и благотворит. «Возлюби ближнего своего, как самого себя». В работе над собой, над своей духовностью не может быть конца. Вся жизнь христианина
