Непонятно было мне, зачем столько собак тут развели? Чуть стемнело, и они как угорелые носятся вокруг корпуса; по лесу шныряют, гавкают; да такие огромные, что опасно и прогуливаться. Оказывается, псы безвредные, их кормят местные литераторши; в очках, седовласые, этакие немощные, угасающие пенсионерки. Позабавило меня то, что эти собачьи «опекунши» разговаривали с ними будто с непослушными детьми. То поругивали, то наоборот, умиленно поощряли и проводили с песиками поучительные беседы.
Но возмутило меня, что эти близорукие старушки величали четвероногих дворняг мужскими именами: Иван, Кузьма, Федор, Степан…
Увидевшись со Знаменским, я выразил свое возмущение, но он махнул рукой и, сердясь, дал понять, что есть дела поважнее; мол, не обращай внимания на выживших из ума бывших литературных сотрудниц, и повел меня знакомить со своими друзьями, с которыми он вел переписку. Оказывается, из года в год в одном и том же месяце они съезжаются в Переделкино, чтобы встретиться и пообщаться, душу отвести. Среди них немало поэтов и прозаиков, прибывших из российской глубинки, руководители областных писательских организаций, редакторов, публицистов, критиков.
К этому времени Анатолий Дмитриевич стал известным после выхода в свет романа — хроники «Красные дни», принесшего ему славу. Возрастающий его авторитет меня несколько сковывал, я первые дни робел перед Знаменским, встречаясь с ним здесь. Мне он показался суровым и недоступным для общения, но мое представление о нем было, конечно, ошибочным. Нет, он нисколько не изменился, разговаривал и шутил; немного выглядел уставшим и раздраженным. Но то и замечательно было, что беседовал он со мной как с равным, не возвышался; одинаково, что с друзьями, что со мной. Подкупала искренность. В этом плане Анатолий Дмитриевич был прямой и умный собеседник, в своих суждениях не допускал и тени пошлости, в то же время мог пошутить: общение с ним не обходилось без остроумных баек.
Что касается друзей Анатолия Дмитриевича — бросались в глаза теплые отношения, понимание друг друга и ясная позиция — единая боль за поруганную Россию. Я невольно вспоминал нашу писательскую организацию: да, мы все разные, казалось бы, добрые в своих деяниях и помыслах, стоим на патриотических позициях — за Россию, за нашего Кондратенко. Однако что‑то происходит со всеми нами. Несовместимость и разобщенность стали напоминать, как выразился Юрий Бондарев, баррикады противоборствующих сторон в одном лагере. Что привело к образованию группировок и усугублению отношений внутри творческой организации.
