— Горитъ… да не огонь. Сиди, дѣдусь Архипъ, въ хатѣ. Рѣжутся казаки!
Чика пронесся въ шинокъ и выскочилъ вновь оттуда съ десяткомъ казаковъ, что еще съ вечера ночевали тамъ.
— Бочку выкачу, братцы… На, вотъ, впередъ! и бросилъ кошель на порогъ и бѣжитъ далѣе… Кучка изъ шинка разсыпается съ гуломъ и крикомъ.
— Ого-го! Похлебка! малолѣтки! Бѣжи хлѣбать!..
— Атаманъ Чумаковъ проявился! Убитъ Марусенокъ.
— Шапку то, шапку забылъ!
Со всѣхъ хатъ, со всѣхъ краевъ станицы, выскакиваетъ и сбѣгается народъ; кто шапку нахлобучиваетъ, припускаясь рысью, кто на ходу шашку изъ ноженъ тащитъ, кто кафтанъ натягиваетъ держа пистолетъ въ зубахъ. Безоружные хватаются за дубье, за вилы, за что попало на дорогѣ. И крики безъ конца.
— Заржавѣла, родимая, безъ работы!
— Убирай робятъ! Притворись снутри!
— Гдѣ винтовка! У-у! Бабье! Винтовку?!
— Стой, брось ведро то, давай коромысло. Все лучше…
— Марусенка убили! Марусенка убили!
Словно раззоренный муравейникъ кишитъ станица. Перепуганные нежданно скотъ и птица мечутся по улицѣ отъ однихъ бѣгущихъ подъ ноги другимъ.
Въ воздухѣ все гудятъ невидимыя волны звуковъ, а по слободѣ черныя и бѣлыя людскiя волны катятся къ хатѣ старшины, заливаютъ ее со всѣхъ сторонъ, а оттуда, тоже словно волна отбитыя скалой, разсыпаются по станицѣ кучки казаковъ съ дикими криками.
— Вырѣзай старшинскую руку! Буде имъ людъ-то поѣдомъ ѣсть.
— Игнашка… вали къ Герасимову!
— То-то гоже. Въ разъ всю хату вырѣжемъ.
— Ну, жутко нонѣ будетъ старшинской рукѣ!
Гулъ повсемѣстный, бѣготня; въ иныхъ углахъ ярая схватка, выстрѣлы, стоны… Одурѣла станица и скоро, очнувшись, оробѣетъ того чтó натворила.
* * *
Колоколъ смолкъ. Тихо стало вдругъ въ воздухѣ. Да и на станицѣ тише. Вся толпа скучилась въ одномъ мѣстѣ середи станицы, близь хаты, гдѣ цѣлую семью Герасимова войсковой руки, а не старшинской, вырѣзали душегубы свои, ради мести.
— Охъ, грѣхъ какой!
— Зарубины заварили. Чумаковъ бѣгунъ, всему заводчикъ. Изволочитъ теперь всю станицу волокита приказная изъ Яицка!
— Старшинской руки десятерыхъ зарѣзали и задавили, а сколько ихъ на коняхъ теперь, кто въ поле удралъ, а кто прямо въ Яицкъ въ канцелярiю съ доносомъ. Не пройдетъ трехъ дней нагрянетъ судъ.
— А все Чумаковъ! Два года въ бѣгахъ былъ, вотъ проявился и начудесилъ.
— Братцы-станичники! раздался надъ толпой голосъ Чумакова. Атаманы-молодцы! Великiй грѣхъ вышелъ! Лихая бѣда стряслась! Богъ видитъ, не хотѣлъ я васъ въ бѣду вводить. Да не стерпѣла душа какъ Марусенка убили. Сами вѣдаете какiя злобства чинилъ Матвѣй; какъ истомилъ злодѣй всю станицу безсудностью, извѣтами и ссылкой. Простите, атаманы. Каюсь… Нагрянетъ теперь на станицу яицкая расправа. Но вотъ чтó молвлю я, атаманы. Коль за одно сгибать казаку, такъ ужъ лучше оружайся казакъ и сдавайся съ бою… Чья возьметъ…
