Когда искали перстень, пламя заливали водой, но после снова разожгли, и ни кофта, ни носки пока что не пригодились. Но кто знает, что ждет впереди?
От бешеного генерала всего можно ожидать. Калмыков и Фонштейн, надеясь на лучшее, но готовясь и к худшему, тоже предусмотрительно явились не налегке: один с баулом, другой — с маленьким чемоданчиком. Там находились теплые вещи, кое— какая снедь, немного денег, а у Калмыкова еще и Библия. Сейчас эти двое примостились рядышком, что — то жевали. По лицам их Мурзин понял, что они покаялись друг другу в своем грехе и простили друг друга.
Тот Мурзин, который отправился в соседнюю комнатушку вести допрос, еще ничего не знал, а этот, вышедший обратно в залу, мог знать многое. Все смотрели на него, ждали, что скажет. Лишь Константинов, отвернувшись, глядел в окошко. Мурзин подошел к нему и тоже поглядел на улицу: двое солдат вели куда — то старика Гнеточкина, безобидного чудака, последние десять лет страстно мечтавшего состоять при всех начальниках для говорения им правды. Указывая на окно, Гнеточкин о чем — то возбужденно рассказывал своим конвоирам. Вот остановился, захлопал себя ладонями по бедрам, как бы собираясь взлететь. В открытую форточку доносился его голос:
— Отсюда и вылетела…
Солдатики слушали с интересом.
Шамардин, пытаясь оправдаться, но шепотом, чтобы другие не слышали, встал рядом с Мурзиным. При виде его Гнеточкин вдруг отшатнулся, заорал с исказившимся лицом:
— Он! Это он! Его душа вылетела! По глазам вижу!
Конвоиры с двух сторон подхватили его под руки, поволокли по улице, а Гнеточкин вырывался, кричал:
— Куда вы меня тащите? Это он вам приказал? Он, я знаю!
Калмыков, тоже подскочивший к окну, покрутил пальцем у виска.
— Что там такое? — не вставая, поинтересовался Грибушин.
— Опять Гнеточкин скандалит, — объяснил Калмыков.
— По нему давно сумасшедший дом скучает, — сказала Ольга Васильевна.
К ней, вспомнил Мурзин, Гнеточкин много раз обращался с просьбой давать ежесуточно по сто свечей, чтобы они, прикрытые прозрачными колпаками, денно и нощно горели бы вокруг мраморной вазы для прошений, но Ольга Васильевна, естественно, не дала. Какие свечи, если и вазы — то нет!
Месяца два назад Гнеточкина совсем уж было собрались запереть в дурдоме, но Мурзин его отстоял. Он считал, что этот человек нужен городу. Встречая его на улице, каждый невольно задумывался вот о чем: а есть, может, и в самом деле какая — то правда, ему одному известная и скрытая ото всех? И неуютно делалось под взглядом этих воспаленных, вечно слезящихся глаз. Ворочалась в них темная полубезумная тоска по справедливости, и Мурзин жалел Гнеточкина, защищал от начальников, которые его гоняли, привечал, потому что оба они мечтали об одном — о всеобщей правде, только достичь ее хотели по — разному. Эх, Гнеточкин! Теперь уж некому будет за него вступиться.
