— Все в порядке, — сказал он, тщась придать своему голосу непринужденную приветливость. — Мы пара кошек.
— Грабители с кошками на ногах?
— Нет. Самые обыкновенные кошки.
— Принадлежащие кухарке, — просуфлировал епископ снизу.
— Принадлежащие кухарке, — добавил директор.
— Ах так! — сказал человек в окне. — Ну в таком случае милости прошу.
Он посторонился, давая им дорогу. Епископ, истинный художник в сердце своем, проходя мимо, благодарно мяукнул для пущего правдоподобия. А затем вернулся к себе в спальню вместе с директором. Инцидент как будто был исчерпан.
Однако директора грызли сомнения.
— Ты думаешь, он поверил, что мы правда кошки? — осведомился он с тревогой.
— Не берусь утверждать категорически, — ответил епископ, — но, мне кажется, наша невозмутимость его полностью обманула.
— Да, пожалуй. А кто он такой?
— Мой секретарь. Тот самый молодой человек, которого я упоминал и который угостил нас этим превосходным тонизирующим средством.
— О, значит, все в порядке! Он тебя не выдаст.
— Конечно. А больше ничто не может навлечь на нас подозрений. Мы не оставили не одной улики.
— Тем не менее, — после некоторого размышления сказал директор, — я начинаю спрашивать себя, насколько разумным, в самом широком смысле этого слова, было красить эту статую.
— Но ведь кто-то должен был это сделать, — стойко возразил епископ.
— Совершенно верно, — согласился директор, повеселев.
На следующее утро епископ проснулся поздно и вкусил свой скудный завтрак в кровати. День, который так часто приносит с собой раскаяние в содеянном накануне, его пощадил. Труд предпринятый, труд завершенный приносит заслуженный отдых ночной, как правильно указал поэт Лонгфелло. И никаких сожалений он не испытывал, кроме, пожалуй, одного. Теперь, когда все уже было позади, ему начало казаться, что голубая краска смотрелась бы эффектней. Однако его старинный друг так страстно отстаивал розовую, что ему, гостю, было бы неловко не уступить желанию своего хозяина. И все же, все же голубой цвет, вне всяких сомнений, поражал бы взоры куда сильнее.
В дверь постучали, и вошел Августин.
— Доброе утро, епискуля.
— С добрым утром, Муллинер, — благодушно ответил епископ. — Я нынче что-то заспался.
— Послушайте, епискуля, — с некоторым беспокойством осведомился Августин, — очень большую дозу «Взбодрителя» вы вчера приняли?
— Большую? Нет. Насколько помню, очень маленькую. Всего две полные рюмки среднего размера.
— Ох!
— А почему вас это интересует, мой милый?
