— И дурак! С другими жить‑то, это ведь самого себя ломать. Будешь ее всегда помнить. И другую с ней сравнивать. Не жизнь окажется, а так — сравнение.
— Я, мама, все откладывал к тебе ехать и вот наоткла- дывался, дальше некуда. То на море зовут, то еще в какие- нибудь Кордильеры или в пустыню Гоби.
— Какое оно, море‑то? Наверное, хорошее, раз зовут?
— Вода одна. Соленая.
— Наверное, и рыба в нем соленая, как в бочке. Давно я селедочки не пробовала.
— Попробуешь! А море — глупое. Все в нем пот смывают.
— Зачем же вы туда едете?
— Модно. Загар хватать. Мама, а от деда что‑нибудь у тебя осталось?
— Как не остаться? Струмент, сверла разные, пилы.
— А шкатулочка эта?
— Эта… Эта есть. На божнице хранится. Надо? Возьми. Я ее давно не снимала. Раньше пыль протру и все, пыль смахну.
И все. И слезы высохли у него. Он осторожно снял с уголочка, на котором стояла икона, коричневый ящичек. Скользкий, лакированный совсем он не подходил к избе. В ящике только дно покрыто. Там — опасная бритва с желтой костяной ручкой, несколько оселков для правки бритвы, три тоненьких сверлышка, сложенная в несколько раз пожелтевшая бумажка. Развернул: молитва. Называется «Живый в помощи». Отложил в сторону. И вот — блокнотик, старинный, обложка потрескалась. Разлиновано ровно, красной краской. На первой странице ничего не написано, пусто. Только в середине надписи, иностранные. Написано по — немецки. Калачев помнит из этого языка только одни артикли «дер», «ди», «дас». Что же написано? И не дедова эта книжка. Явно не дедова. Еще на одной странице Калачев увидел ряд цифр, без всякой последовательности. Не было логики в арифметических действиях рядом с крупными цифрами. В столбик записано «248», сбоку — плюс, прибавлено «14». Подведена черта. Итого: «453». Все неверные математические выкладки сопровождались буквами латинского алфавита. А вот на самой последней страничке Калачева даже озноб охватил. Там были изображены часы, те самые, что теперь болтаются у него на руке.
«Это не простая книжка, это инструкция, — подумал Калачев, — надо найти человека, который хорошо знает немецкий». Он спасет. Этот человек вернет Калачева в мир.
— Что ты там ворожишь? Что ты говоришь? — окликнула его мать.
— Так, задумался. Я могу спастись, мама.
— От чего?
— От смерти.
— Чего ты калякаешь такое? Тебе жить да жить. Тебе ведь только двенадцать. Тебе школу надо закончить, а потом в институт поступать. Ты бери, что там в ящике лежит, что надо — то и бери, — сказала мать.
