Недавно он решился‑таки. Оставил после уроков в классе Свету Сукачеву и рассказал ей все, показал часы со стрелками, бегущими назад. Поразительно то, что Света сразу его поняла, как будто все давно знала. Света смутилась, признавшись, что на месте Калачева поступила бы точно так же:
— Я думала на эту тему. Зачем человек живет после сорока, только — небо коптит? Его уже стирает жизнь в порошок.
Эта холодная жестокость больно уколола.
— А когда вы совсем… того… — она замялась, — исчезнете, кому часики достанутся? Хотела бы я их иметь. Исправлять собственные ошибки.
Она недоверчиво взглянула на Калачева:
— А от меня вы чего хотите?
— Так, жалости.
Она пожала плечами, мол, этого — хоть сто порций. Света Сукачева уже сейчас была старше своего учителя.
Калачев подумал, что скоро он станет забывать всех, кто его окружает. Забудет Свету Сукачеву, ежика — трудо- вика, ироничную жену, беременную дочку, полонез Огин- ского. Детский склероз отметет от него посторонних, ненужных людей. Но зато этот склероз вернет его сердцу яркое летнее солнышко, рыбью стайку, плотву возле бани. Эту плотву он называл рыбьими ласточками, за юркость. Парное молоко щекочет губы. Первое слово, которое он произнес в начале жизни своей — «пуговка». Вспомнил, как бабушка приговаривает с волжским родниковым акцентом: «Умная умница, что светлая пуговица». Вот поэто- му‑то и надо спешить. Надо разделаться с долгами, пожить еще со свободной душой.
— Ни — ку — да — ни — ку — да — ни — ку — да — ни — ку — да я тебя не пущу, — прежняя волынка, кричала Татьяна, — знаю, куда ты намылился! Искать приключений! Не — пу — щу! И часы твои выкину, вызову милицию. А как, ты думаешь, наркоманов вылечивают? В клетку сажают на воздержание.
— Я и так в клетке, всю жизнь.
— Ты дочку бы свою, любимицу, пожалел. Ей рожать скоро. А тебя дрожь проколотит и успокоишься, в норму придешь.
— Таня, милая, ты не понимаешь, что говоришь, — равнодушно собирал чемоданчик Калачев, — я вернусь, только друга юности навещу, посоветуюсь с ним. И вернусь потихонечку.
— Дай сюда часы и катись на все четыре стороны! Я измаялась с тобой. У всех мужья нормальные, я не верю во всю твою дьяволиаду. Это ты сам внушил себе такое и стал чуточку моложе. Бывает. А сходил бы ты к врачам. Зубы и волосы выросли — бывает. Пусть кардиограмму снимут. Что там с сердцем твоим.
Калачев замотал головой:
— Ты послушай, положи голову сюда. Ишь как стучит, как у «Мерседеса» мотор.
