— В столовой? Вы примете нас в столовой? — севшим голосом спросил он, не веря своим глазам, в растерянности остановившись перед огромным дубовым столом.
— Да, — просто и буднично ответил Черчилль. — Почему бы и нет? Вы отвлекли меня от завтрака, а учитывая обстоятельства визита, не думаю, что вы принесли мне вести государственной важности. Присоединитесь к трапезе?
Он бодрым шагом обогнул стол, занял место во главе и изобразил на лице деятельное внимание.
Чемберлен все так же стоял, как памятник павшему викторианскому величию, и пребывал в откровенной растерянности. Эттли с прежней беззаботной усмешкой взирал на премьера из-за плеча патрона, но в его улыбке на мгновение промелькнуло что-то неуловимо нехорошее и настораживающее. Словно волк выглянул из под овечьей шкуры. Выглянул и немедленно спрятался вновь. Он прекрасно контролировал себя, лишь неспокойная, танцующая в его пальцах, словно живая, трость выдавала глубоко скрытые эмоции.
— Уинстон, вы проявляете неуважение… — неуверенно начал Чемберлен.
— Проявляю, — тут же подхватил премьер, наслаждаясь неповторимой гаммой эмоций, которые гость уже и не пытался скрыть.
— Но позвольте спросить… — тот уже явственно закипал.
— Позволю, — деловито отрезал Черчилль, наливая себе коньяку. — Я проявляю к вам неуважение по вполне простой и очевидной причине. Потому что я вас не уважаю. Притом давно.
Танец трости остановился, ее тонкий металлический наконечник со стуком ткнулся в паркет. Лицо Чемберлена пошло пятнами, губы задрожали. Он попытался выпрямиться еще больше и расправил плечи, словно ища в осанке защиту от явного и ничем не прикрытого вопиющего оскорбления.
— Да, всегда мечтал это сказать, — как бы сам себе сказал Черчилль, уютно устроившись, насколько это было возможно в деревянном кресле с высокой резной спинкой. — Мой добрый друг и коллега, я вас совершенно не уважаю. Почему — не вижу смысла объяснять. Наши дебаты и разногласия давно стали притчей во языцех.
— В таком случае, я не смею более пребывать в этом доме и продолжать… продолжать общение с таким человеком, как вы. В какой бы то ни было форме! — резко отчеканил Чемберлен, развернулся на каблуках («А военная выправка-то еще осталась», — отметил премьер) и, печатая шаг, покинул столовую, не обернувшись.
— Так уходит старая гвардия, — заметил Черчилль, на сей раз обращаясь к Эттли. — Проходите, Джеймс, садитесь, поговорим.
Вся разболтанность и беззаботность слетели с Эттли, как осенняя листва, в один момент. Не чинясь, посол сел напротив Черчилля, ловко пристроил трость и выжидательно поднял бровь.
