Эва открыла какую-то дверь. Мы оказались в комнате, где увидели ее в прошлый раз. Там еще стоял жаркий дух летнего вечера, то есть пахло дозревающими на подоконнике яблоками, остывающей виноградной лозой – в общем, каким-то веселым однообразием деревенского житья-бытья.
Ловко огибая мебель, Эва подбежала к столику, стоящему под окном. И тут мы услышали сильный стук, но не в наше окно, а, по-видимому, в соседнее. Кто-то барабанил по оконной раме, одновременно со скрежетом царапая каким-то предметом по стеклу.
– Не шевелитесь, – прошипел я Эве в ухо. Себастьян хотел остановиться, но поскользнулся и поехал на прямых ногах по паркету.
– Ну и каток, бляха муха, – смущенно пробормотал он.
– Послюнявь лапы, – посоветовал я.
Он послушно стал лизать свои черные подошвы, немного напоминающие ягоды ежевики. А тем временем кто-то уже открывал громко дребезжащее окно.
– Кто там? – узнали мы голос Терпа.
– Это я, Цыпа, – ответили ему хрипло.
– Чего тебе?
– Жребий перейден, – сказал Цыпа; с поговорками у него дело обстояло плохо. – Барышню похитили.
Терп не спросил, ни кто похитил, ни как. Вероятно, раздумывал, что делать.
– Ты их видел?
– Да. Они подались в город. Убегали садами, потом лесом, мимо смолокурни. Жутко петляли, заметали следы.
– Молодец, что прибежал.
– Я для вас всё. А этих бы я… вот так, вот так. – Послышалось хлопанье, а точнее говоря, слабый шелест крыльев.
– Погоди, покажешь дорогу, – сказал Терп и, похоже, отступил в глубь комнаты.
Мы услышали металлическое щелканье затвора.
– Господи Боже! – почти закричала Эва.– Он ни за что не простит. Он нас убьет.
Я попытался ее удержать, но она уже лихорадочно обшаривала стол. Наконец нашла деревянную шкатулку, похожую на швейцарский домик, приподняла крышку и что-то вынула изнутри. Вероятно, волшебный камень. Но тут музыкальная шкатулка начала играть. Мелодия была вроде бы веселая, но одновременно печальная, какая-то пронзительная; в спящем доме она звучала пугающе громко. Надо было как можно скорее захлопнуть эту проклятую крышку. Я стал дрожащими руками ощупывать стол, застеленный нитяной салфеткой, что-то – книжки или ноты – свалилось на пол, а печальная музыка между тем заполнила всю комнату, зазвенела в каких-то шкафчиках с посудой. Казалось, что ее слышит вся долина, что ветер несет странные звуки над рекой прямо в город.
Наконец я нашел этот искусно вырезанный из дерева домик. Захлопнул островерхую крышу. Музыка смолкла, но нам почудилось, что отголоски ее еще долго не угасали в огромном чреве старой усадьбы.
