Феля, припав на передние лапы, тихонько завыла. До чего же убогое было существо! Даже среди зверей таких нечасто встретишь. Под глазами заскорузлая корка желтоватых слез, усов с одной стороны нет и в помине. О зубах даже говорить не хочется. Впалые бока полностью вылиняли, словно она годами терлась о потрескавшуюся древесную кору, а хвост мог в лучшем случае вызвать жалость. Сразу было видно, что жизнь Феля прожила нелегкую.
– Терп дома? – спросил Себастьян.
Феля кивнула печальной башкой и снова заскулила, как щенок. Себастьян надолго задумался, сдерживая дрожь своего громадного тела.
– А она? – спросил он. – Эва, то есть Эвуня?
Тигрица подобострастно закивала, вырывая целые пласты дерна передними лапами, на которых половина когтей отсутствовала.
– Я тебя при случае отблагодарю, – глухо сказал Себастьян. – А ты там хорошенько за всем смотри.
Феля повалилась на бок и проводила нас отчаянно грустным взглядом.
– Помни, мы только глянем одним глазком, – тихо сказал я.
– Может, ты вообще не хочешь туда идти? – спросил Себастьян.
– Нет, я просто ищу работу. Отца уволили из института.
– У моего хозяина тоже неприятности. Такая сейчас жизнь, старик.
В парк мы вошли совсем с другой стороны. Но малинник там был такой же, густо опутанный паутиной, с крупными ягодами, по которым ползали крохотные гусеницы, зеленые, как фосфор. В гуще зарослей тараторили невидимые птички, громко хлопая крылышками.
Издалека доносилась музыка. Мы подползли поближе к дому, раздвинули усеянную капельками росы траву, и нам открылся большой круглый газон перед усадьбой, которая была не такой уж золотой, как мне в первый раз показалось. Штукатурка во многих местах облупилась, а столбики крыльца сильно покосились, точно им тяжело было удерживать выцветшую треугольную крышу.
На газоне, окаймленном песчаной дорожкой, стоял стол, покрытый белой салфеткой. На столе я увидел огромный граммофон с могучей заржавелой трубой, стаканы с розовой газировкой, большую стеклянную миску, казалось наполненную водой с самого дна океана. Но это был всего лишь мед, ранний июльский мед, в который макали очищенные и разрезанные пополам огурцы.
Себастьяна опять заколотило, словно у него начинался грипп. Но задрожал он оттого, что увидел людей. Какие-то дети танцевали под глуховатую хриплую музыку, какие-то мужчины в клетчатых костюмах лакомились огурчиками с медом, какие-то дамы в длинных, то есть длиннее нынешних, платьях со множеством оборок и складочек весело переговаривались. Мне тоже стало немного не по себе, особенно когда я увидел девочку в белом, ту самую Эвуню, которую нам предстояло освободить.
