Готлиб. А почему ты мне это все выкладываешь?
Гинц. Потому что ты добрый, благородный человек, один из тех немногих людей, кому не доставляет удовольствия видеть пресмыкательство и рабство. Вот потому я и раскрыл перед тобой душу.
Готлиб (протягивая ему руку). О верный друг!
Гинц. Люди по наивности считают в нас единственно привлекательным то инстинктивное мурлыканье, которое происходит от известного ублажения чувств; и вот они без конца гладят нас, причем весьма неумело, а мы морочим им голову своим урчанием, только чтобы не нарваться на колотушки. Но сумей они найти к нам должный подход, они, поверь мне, смогли бы приучить нашу покладистую натуру к чему угодно; вот, например, Михель, соседский кот, иной раз снисходит до того, что на потеху королю прыгает сквозь обруч от пивной бочки.
Готлиб. И то правда.
Гинц. Я тебя, Готлиб, очень люблю. Ты никогда не гладил меня против шерсти, не тормошил меня без дела, когда мне хотелось спать, не позволял своим братьям утаскивать меня в темный чулан, чтобы наблюдать там так называемые электрические разряды. За все это я хочу тебя отблагодарить.
Готлиб. Благородный Гинц! О, как не правы люди, хулящие вас, сомневающиеся в вашей верности и преданности! Пелена спала с моих глаз! Сколь возросло мое знание человеческой натуры!
Фишер. Ну что, друзья? Прощай надежда на семейную драму!
Лейтнер. Да, это уж черт знает что такое.
Шлоссер. Я просто как во сне.
Гинц. Ты хороший парень, Готлиб, но, не в обиду тебе будь сказано, ограничен ты, простоват, — в общем, если уж честно говорить — не сосуд духа.
Готлиб. Да уж какой там сосуд!
Гинц. Вот ты, к примеру, не знаешь, что тебе сейчас делать.
Готлиб. Ох не знаю, не знаю.
Гинц. Даже если бы ты сделал себе муфту из моего меха…
Готлиб. Уж не прогневайся, дружище, что пришла в мою глупую голову эта мысль.
Гинц. Да чего там, по-человечески это вполне понятно. Итак, ты не видишь выхода?
Готлиб. Никакого!
Гинц. Ты мог бы ходить со мной по деревням и показывать меня за деньги — но это все-таки очень непрочное положение.
Готлиб. Непрочное.
Гинц. Ты мог бы начать издавать журнал или газету для немцев под лозунгом «Homo sum»[1], или накатать роман, а я бы стал твоим соавтором, — но это все очень хлопотно.
Готлиб. Хлопотно.
Гинц. Нет, я уж о тебе как следует позабочусь. Будь спокоен — я тебе обеспечу полное счастье.
Готлиб. О лучший, благороднейший из людей! (Нежно обнимает его.)
Гинц. Но ты должен во всем мне доверять.
