— А на жизнь хватает? — это спрашиваешь ты.
— На жизнь… я зарабатываю не этим, — чуть усмехается он, — я играю. Вот за этим столом, — он показывает на шаткий круглый стол, когда-то полированный, с множеством тёмных лунок от сигарет. — Здесь, старик, идёт такая игра… такие шальные бабки… такие люди приходят…
Квартира осталась ему от бабушки. Над видавшим виды пыльным диваном — стена с ободранными обоями, и на ней, до самого потолка, — какие-то непонятные каракули.
— А это, — он продолжает экскурсию, — «стена полового почёта» — женщины, побывавшие со мной, ставят тут свои подписи (может, он шутит?). Вот видишь, уже почти места над диваном нет, будем переходить туда — ближе к буфету… Они тут у меня и убирают… иногда.
Похоже, не шутит.
Я подхожу ближе и тупо смотрю на эту стену, на эти «каляки-маляки». И одна из подписей так ужасно напоминает… нет, не может быть, чтобы это была Валина подпись. Как она может оказаться здесь, на этой задрипанной стенке, в чужой, прокуренной до невозможности комнате… доставшейся ему от интеллигентной бабушки Раи?
Я помню его бабушку Раю, сидящую за этим самым столиком в аккуратном тёмном домашнем платье. Перед ней чашка вечернего чая, маленькое блюдечко с вишнёвым вареньем и раскрытая книжка Андре Моруа.
Тут никак не может быть Валиной подписи.
«Садитесь, попейте чаю», — всегда на «вы» говорит мне бабушка Рая.
Нет, только не Валина подпись. Но я знаю уже, что — Валина, Валькина…
— Где ты с ней познакомился?!! — ору я ему, и он от неожиданности хлопается на этот проклятый диван, а я хватаю здоровенную… что я хватаю? На столе стоит тяжёлая хрустальная… то ли ваза, то ли пепельница — это тоже осталось от бабушки Раи. И бью его по… он закрывается руками… я бью его… он закрывается. Я попадаю по голове, может быть, в висок. Он сползает с дивана на пол… и тёмное густое красное варенье — тоже на полу. И я думаю всё время, чем я буду вытирать это варенье с пола, с дивана, с забрызганных ножек стола, со стены «полового почёта». И, ничего не вытирая, я убегаю оттуда. И никто не знает, что я был в этой прокуренной комнате. И пока вечером к нему не придут его карточные друзья, никто ничего не увидит. Но и потом — никто ни о чём не догадается и никто меня не заподозрит.
И с ней я больше не увижусь и очень скоро уеду по распределению. Далеко. Она будет мне писать, много раз — я буду, не распечатывая, выбрасывать её письма. И потом кто-то из знакомых напишет мне про нашумевшую на весь город историю: что у него в квартире собиралась нехорошая компания, и они, видимо, поспорили о чём-то во время карточной игры, и его у… Короче, какой ужас, такой был удачный парень, вот что значит — плохая компания. А где она, никто из знакомых не знает. Потом, правда, кто-то рассказывает, что её видели: она замужем за слесарем. Нет, электриком городского трамвайного депо. И мне всё видится эта стена — в синих подписях и вишнёвых брызгах.
