В интервью со специальным корреспондентом «Фигаро литтерер» Жаном Прасто, ездившим к нему в Реймс, где он обучал философии школьников местного лицея, — можно представить себе, чему он их учил! — Бадью многообещающе заявил, что «Almagestes» лишь первая часть трилогии «Обратная траектория». Вторую книгу он соби рался назвать «Portulan» (так именуются морские карты, составлявшиеся в средние века), а третью— «Bestiare», что можно перевести двояко: либо как «Гладиатор», либо как «Бестиарий», то есть сборник сказок о животных. (Я так и не знаю, осуществил ли сей философ свой план и осчастливлены ли французские читатели «Портулапом» и «Бестиарием».)
Жап Нрасто робко спросил Бадыо, а почему, собственно говоря, он, обращаясь к читателям в своей книге «Almagestes», называл их антилопами? Философ снисходительно ответил:
— От читателя, по — моему, исходит естественное животное очарование…
— А что вы сами думаете о своей книге?
— Моя книга продолжает дело, начатое Джойсом. Я восхищаюсь его творчеством, хотя это восхищение чисто теоретическое. Потому что я не испытываю симпатии к нему…
Сбитый с толку интервьюер «Фигаро литтерер» дрогнувшей рукой приписал от себя: «Странной уверенностью обладает наш молодой преподаватель философии. Но может быть, эти слова отражают лишь внешний блеск, лоск?» А Бадью продолжал излагать свое кредо в присущей ему туманной манере литературной пифии. Отметив, что автор «Almagestes» живет в Реймсе, находясь в отрыве от своей духовной колыбели — парижского квартала Сен — Жермен‑де — Пре, «где встречается самое большое в мире число умов на квадратный метр», — интервьюер привел такую тираду Бадью:
— Общество, видите ли вы, стремится сделать творца изолированным человеком, чья деятельность ограничена рамками творчества. Париж? Я чувствовал там, что меня подавляет обилие значений. Путешествия? Они меня не изменяют. Я больше изменяюсь, оставаясь на месте. Юг? Но я отнюдь не чувствую себя южанином. Я себя чувствую человеком севера. Я люблю зиму…
Можно пожалеть, конечно, тех школьников из Реймса, которых этот человек обучал философии. Но в копце концов он воспитывал их всего лишь в течение года. («К несчастью, это длится недолго», — сказал он.) И может быть, потом эта заумь выветрилась из их голов. Но книга, изданная крупным парижским издательством и сразу же поднятая на щит критикой, была адресована к неизмеримо более широкой аудитории. И его мрачная проповедь отказа от литературы, как и от любого иного средства духовного общения людей, проповедь отрешения от языка, который будто бы «лишь усложнил жизнь», проповедь отказа от попыток «построить познание» из слов, была неизмеримо более опасной, нежели лекции перед лицеистами Реймса.
