Часы шли, а увлечённые наслаждениями Артемий Петрович и фрейлина не замечали, как проходило время, как дневной свет пробивался всё яснее и настойчивее сквозь опущенную занавеску окна и как светлая, длинная полоска, пробравшись от окна, прорезала всю комнату и ярко нарисовалась на противоположной стене.
Варвара Дмитриевна очнулась и засуетилась собираться во дворец, подбирая все принадлежности своего туалета, разбросанные в беспорядке, где ни попало, на кровати, стульях, столах или просто на полу.
— Пора, пора, мой милый, скоро у нас там все поднимутся, — торопилась она.
И, поцеловав на прощанье лежавшего в постели кабинет-министра, она убежала.
— Да, не забудь определить к себе на службу моего племянника! — послышался голос из соседней комнаты.
Артемий Петрович нежился и мечтал.
Картины, одна другой обольстительнее, рисовались в его воображении… отец отечества… бессмертная слава… один он выше всех и все ему поклоняются… Кто это?.. Наш бессмертный, славный Артемий Петрович! И его имя будут с почтением повторять из рода в род отдалённые потомки.
Волынский, прежде всего, был характера общительного, человек слова, не способный закрываться внутри себя. У таких людей всегда конфиденты из людей домашних, которым они передают всё насевшее внутри, все свои надежды, радости и мечты. И у Артемия Петровича был такой конфидент — Кубанец.
И долго ещё кабинет-министр и Кубанец говорили между собой. В их отуманенные будущим величием головы ни разу не прокралось сомнение, ни разу не навернулся вопрос о собственной силе и силе тех, с которыми предстояло бороться. А между тем люди практические не дремали, не убаюкивали себя мечтами, а рылись и прочно укрепляли под собою почву.
Утром этого же дня оба Андрея Ивановича, Ушаков и Остерман, во всей подробности знали, что за собрание было у кабинет-министра, кто именно был и о чём шли речи.
— Ваше высочество… ваше высочество… полноте… милая Анна… перестань… ваше высочество, не плачьте… — уговаривала фрейлина Юлиана Менгден неутешно плакавшую Анну Леопольдовну.
Принцесса рыдала с той едкостью, в которой выливаются вместе оскорблённая гордость и обманувшаяся любовь. Любимая фрейлина, от которой принцесса не имела ни одной тайной мысли, старалась утешить её, целуя щёки, шею, руки, обнимая и смешивая свои слёзы с её слезами.
— Ах, Юля, Юля… Ты всё знаешь… Знаешь, каково мне… Что за жизнь! Полюбила было я всей душою, услали его… — проговорила принцесса, несколько успокаиваясь.
