— Передайте Классовскому: «Выступаю в двенадцать ноль-ноль. По указанному градусу. Слушайте меня в двадцать часов. Наступлением темноты выбросьте две ракеты, зажгите сигнальный костер».
Водопой, скомканный и торопливый, еще продолжался, когда командир полка с группой разведотряда, в первую очередь получившего воду, двинулся по азимуту, проверяя направление сразу тремя компасами строго на восток.
Крутые песчаные перевалы, с монотонным однообразием тянущиеся поперек движению с юга на север, создавали серьезное препятствие, заставляя отряд то подниматься на гребни, то опускаться в низины. Бесконечное количество ям, черепашьих нор, сыпучий поглощающий ногу до середины голени песок, палящее полуденное солнце — все это как будто нарочно испытывало предел человеческих возможностей зашедшего в сердце пустыни отряда, туда, где, очень может быть, впервые в истории ступала нога человека.
Сопка за сопкой, гребень за гребнем, снова в низину и снова на песчаный перевал под хриплое дыхание измученных лошадей.
И командир отряда, и остальные пытались считать сопки, которые, как защитные валы, высылала наперерез отряду разгневанная, обжигающая испепеляющим дыханием государыня-пустыня, считали провалы между сопками, надеясь, что вот кончится это непрерывное тяжкое колыхание, как по волнам, но поднимаясь на очередной, преодоленный с громким стуком крови в висках, свистом лошадиного дыхания перевал, видели снова подошву бархана, снова такую же сопку, и так — до тошноты, до зубной боли, до приступов морской болезни под палящим солнцем, от которого никуда не уйдешь, не спрячешься.
Пропуская мимо себя колонну людей, командир полка всматривался в иссушенные черные лица, в открытые рты с потрескавшимися кровоточащими губами, в воспаленные глаза, щурившиеся от нестерпимого жгучего света, невольно думал: «Выдержат ли?» Достаточно ли было испытаний и тренировки там, в учебных походах, когда не было еще впереди настоящего врага, опытного и беспощадного, когда не ставили на карту саму жизнь?»
Но отряд шел и шел, как будто это были не люди с живой плотью и кровью, не кони, падавшие от усталости и безводья, а одни лишь сгустки воли, державшиеся лишь всепобеждающим духом.
Пала одна, затем вторая лошадь. Их пристрелили. Потом почти одновременно еще две. Бойцам пришлось пересесть на верблюдов, десятка полтора которых, получав усиленный рацион и воду, несли только самое необходимое: пулеметы, боеприпасы, неприкосновенный запас. Но и верблюд — живое существо, у него то же есть предел возможностей… Только у людей не было этого предела…
