— Тебе кого?
Проводив взглядом уходящую машину, я негромко и неуверенно говорю:
— Из Красноярска я. Тут, говорят, ОМОН наш стоит.
— Говорят, стоит.
Часовой — боец биробиджанского ОМОНа Еврейской АО, расположенного с Красноярским в одном дворе, — связывается по рации со «Щитом»:
— Тут к вам в гости земеля пришел. Подходи.
Начальник штаба красноярцев, немногословный мужик с тяжелым лицом, забирает меня в свои апартаменты.
Через полчаса я уже освоился и бодро рассказываю землякам про невероятное свое житье-бытье в городе на Сунже.
Два замполита обоих ОМОНов, начальник штаба и командир красноярского пьют пиво и незло подшучивают друг над другом. Размеренная и незаметная их жизнь течет в стенах Пункта временной дислокации с апреля этого года, никуда не торопя предстоящие впереди месяцы до осеннего октября. Весел, пьян, болтлив и подвижен замполит биробиджанского, он то и дело перепрыгивает с места на место, толкает локтями своего тезку и без устали повторяет:
— Вы-то еще долго тут гнить будете! А мы вот всей своей еврейской командой на этой неделе домой едем!
Отпуская шутки, поворачивается командир:
— Дуйте, дуйте, жиды, к себе на родину! Хоть воздух вокруг посвежеет.
Я вставляю анекдот:
— Экзамен на замполита: десять раз на языке подтянуться.
Биробиджанец весело кивает и, пьяно развесив в воздухе руки, машет в сторону несуществующего турника:
— Я бы и пятнадцать раз подтянулся.
Через час, предварительно засыпав в желудок красноярской гречневой каши, я уже тыкаюсь по узким улочкам 56-го участка. Опера не захотели выпустить меня у отдела, а увезли сюда как единственного вооруженного автоматом. На ремнях их поясов болтаются слабые в бою «Макаровы». Я озираюсь на углу очередного дома, Опер и Белка осторожно стучатся в мелкие, редкие окна, спрашивают хмурых местных жителей, не знают ли те какого-то Ису. Удав сидит в заведенной машине, не спуская глаз с близкого поворота желтой дороги.
Как-то очень неуютно и неуверенно каждый из нас чувствует себя здесь. Кажется, что сами эти деревья, проросшие корнями в жгучую, ненавидимую землю, торопятся задушить нас в океане своей зелени, скрывая от наших глаз и подпуская все ближе к нашим спинам иссохшую смерть.
Сколько нас лежит за этими молчаливыми, запыленными обочинами, по тем изломанным ручьями и осыпями оврагам. И какими бы разными ни были все мы, плохими, хорошими, всех сравняла и обезличила смерть. Все перед ней, как дети. Не отсрочит тебе ни минуты лишней, не даст, как бы быстро ни бегал, лишнего шага сделать, не назначит больше встречу с отлетающей, как палый лист, жизнью. И какая бы препаскудная, злая, обидная она у тебя ни была, а все ее жаль, все расставаться с ней не хочется.
