Ваня смотрел в окно на уныло-оптимистичный пейзаж времен развитого социализма. Геометрическим рисунком торчали пеньки свай, а вокруг в сложной композиции неореализма перемежались стройматериалы со строймусором. В неожиданных местах сей классической живописи, словно собрание циклопов, антрацитово сверкали лужи, упорно не желавшие высыхать при жаре в тридцать пять по Цельсию и без месячного выпадения осадков.
Но не это беспокоило Ваню. Эротические видения заполнили его эстетическое восприятие. Он был ошеломлен и до неприличия счастлив. Безудержная радость сгустилась в нем так, что хоть пригоршнями черпай. Теперь он точно знал, чем закончилось свидание Насти с Юликом. Не может женщина, какой бы гениальной актрисой она ни была, после любовных утех бросаться, словно мегера. Настя злилась. Не просто злилась, а была взбешена. Но это лучше, чем полная апатия. Проявление эмоций — хороший признак выздоровления.
А этот взгляд. Не просящий — требующий под угрозой жизни любви и ласки. И заботы. Последнее было внове для Вани. Разумом он всегда понимал, что надо заботиться о родителях, детях, слабых и немощных. И он заботился по мере возможности, если не забывал. Но не обязанность, а желание дать Насте умиротворение, оградить ее от невзгод и обид чувствовал он. Странное было ощущение, и доминировали в нем радость и буйство энергии, словно апрельской свежестью весны повеяло после затяжной, протяженностью в пять лет, борьбы тепла и стужи.
— И долго ты будешь здесь стоять? — Голос Насти вернул Ивана в реальность. — Чай уже готов и остывает. Тебе особое приглашение надо?
— Прости. — Тихий голос Вани был далеким эхом звучного контральто Аси. — Я задумался. А вообще я не знал, можно ли тебе мешать на кухне.
Он улыбнулся тихо и нежно, и Асино сердечко дрогнуло и забилось, словно птичка в силках. Гнев, и без того с трудом удерживаемый, испарился, как облако.
— Пошли. — Громкостью голоса Ася попробовала заменить сердитость и расстроенность чувств. — Кушать нечего.
— Все нормально, Настя, не волнуйся.
— Есть бутерброды с маслом, без сыра и колбасы, если…
— Настенька, сядь. Я не голоден.
Его мягкий, проникновенный тембр дал Асе почувствовать, как она вымотана.
— Все на столе? — сделала последнее усилие Ася.
— Все. Сядь, пожалуйста.
— Хорошо, — дала себя уговорить Ася. Села, положила на столешницу локти, уперлась подбородком в сцепленные пальцы. — Тогда рассказывай: зачем ты пришел?
Ваня не ожидал удара в лоб. Он сам не знал зачем. Он не собирался заходить, но ноги сами понесли его мимо своей квартиры вверх по лестнице. Может, он искал желанного покоя? Может, хотел поддержать девушку в трудной для нее ситуации? Может, по Асиному виду хотел удостовериться, что перемирия не состоялось? Или его потянуло тщеславие — продемонстрировать доказательства его защиты, или стремление почувствовать на себе простую женскую жалость, которую испокон веков женщина выказывала мужчине, прижав его голову к мягкой, теплой груди, укачивая, словно малое дитятко, и ласково называя дурачком.
