— Вы любите детей? — удивилась Ася, как будто сделала неожиданное открытие.
Иван повернулся к ней лицом, дождался, когда она посмотрит ему в глаза. Грустная улыбка на его изогнутых, словно лук, губах заставила на мгновение остановиться ее сердце. Ася опустила глаза, не в силах вынести глубину синих озер и чувствуя, как недавняя борьба между справедливостью и виной вновь накатывает на нее.
— Я хотел иметь детей. — Он посмотрел на Катю, полностью ушедшую в игру, и добавил тише: — Очень хотел.
Вот тебе на! Ася пыталась определить, чего в ней больше — удивления или возмущения. Дамский угодник, превративший любовь в доход, так трогательно делится своим желанием иметь детей. Еще вопрос: сколько детей родились — или не родились — благодаря его услугам? Хотя, судя по сумме вознаграждения, он скорее всего пользовался предохранительными средствами. Ася попыталась вспомнить эти подробности, но не смогла. Тогда он так заморочил ей голову — и все остальное, — что она ничего не соображала. И позже потрясение от счета затмило мысль о возможной беременности. И вот сейчас, спустя пять лет, она испытала запоздалый шок. Впрочем, недолгий. Удивление, что профессиональный любовник хочет детей, было сильнее.
— Налить еще кофе?
Вежливое предложение вернуло Асю к действительности, и снова появились сомнения, терзавшие ее три дня… После новоселья девчонки остались у нее ночевать и рассказали о том, как грубо Иван выгнал гостей. Упомянули и красавицу Леночку, вылетевшую из хозяйской спальни.
И вопросительно посматривали на Асю, будто она могла объяснить его поведение, периодически намекая, что Иван ушел следом за ней. Ася пожимала плечами. Слава Богу, они были в курсе романа Аси с Юлианом и не требовали раскрыть причины ее подавленности.
Ася не погрешила, назвав Ивана продажным, но, с другой стороны, он ее не помнит и не знает, и такое оскорбление — из ряда вон. За такое по морде бьют, а то и в более чувствительные места, невзирая при этом на пол. И еще: Ася содрогалась при воспоминании об ужасных словах. Да, она позволяла себе крепкие словечки, но ни разу они не сходили с языка. Она справедливо считала, что молчаливое порицание или очень вежливые слова, сказанные достойным образом, быстрее дойдут и больнее ударят, нежели истерическая ругань. Оскорбление возвращалось к ней, будто она унизила самое себя. Но святые небеса! Она ни в чем не виновата!
Или виновата? Не она ли льнула к Ивану, побуждая его продолжать ее целовать? Не она ли черпала из него силу и желание? И вместо возмущения испытывала наслаждение, неосознанную тягу к живому теплому телу. Его объятия, его ласки успокаивали быстрее и лучше, чем сочувственные вздохи и жалостливые слова подруг.
