— У нас еще остались капли?
— Прошлым летом они совсем не помогали.
— Может, сейчас помогут? — Ричард развернулся на пустой улице. Путь домой занял несколько минут. Черная гора теперь норовила заткнуть ему горло.
— Ричард... — начал он и почувствовал, как съехавший вниз на сиденье, трущий глаза сын сразу подобрался, уловив в тоне отца неладное. — Я приехал за тобой не только чтобы облегчить тебе жизнь. Дело в том, что у нас с мамой есть для тебя новость. Ты крепкий парень, ты выдержишь. Новость грустная.
— Все нормально, — сказал сын тихо, но без колебания, словно напружинившись.
Ричард боялся, что его снова начнут душить слезы, но мужество сына стало ему примером, и он нашел силы, чтобы добавить голосу твердости.
— Новость грустная, но не трагическая, по крайней мере для тебя. Она не должна оказать практического влияния на твою жизнь, хотя эмоционально наверняка подействует. Ты продолжишь работать, а в сентябре вернешься в школу. Мы с твоей мамой гордимся тем, как ты вступаешь в жизнь, и совсем не хотим этому помешать.
— Ага, — бросил сын как ни в чем не бывало, садясь прямо. Они свернули за угол. Церковь, которую они посещали нерегулярно, громоздилась неподалеку, словно выпотрошенный форт. За лужайкой стоял дом женщины, на которой Ричард собирался жениться, в окне ее спальни горел свет.
— Мы с твоей мамой решили разъехаться, — сказал он. — На лето. Никаких юридических шагов, это еще не развод. Посмотрим, как все будет. Уже несколько лет мы не делаем друг для друга всего, что нужно для взаимного счастья. Ты это чувствовал?
— Нет, — сказал сын. Честный, неэмоциональный ответ, как «да» или «нет» на экзамене.
Довольный фактической стороной дела, Ричард стал пространно излагать подробности. У него квартира неподалеку, он всегда доступен, они договорились, что будут поочередно проводить с детьми каникулы, больше мобильности и разнообразия летом — достоинство новой ситуации для детей. Дикки внимательно слушал.
— Остальные знают?
— Да.
— Как они к этому отнеслись?
— Девочки — совершенно спокойно. Джон стал куролесить, кричал, съел сигарету, бросил в салат салфетку, признался мне, что ненавидит школу.
— Неужели? — удивился брат Джона.
— Представь себе! Школа волнует его гораздо больше, чем мы с мамой. Он выговорился, и ему полегчало.
— Неужели? — Повторение стало первым признаком его ошеломления.
— Да, Дикки. Я хочу кое в чем тебе признаться. Тот час, который я провел, дожидаясь твоего поезда, был худшим в моей жизни. Я чувствовал себя отвратительно, отвратительно. Мой отец умер бы, но так бы со мной не поступил.
