Тут было по-домашнему тихо и уютно. Узенькая, застланная потёртым ковром лестница привела меня к лифту, построенному, видимо, в начале века. Похожая на корзинку кабина была открыта с одной стороны, а ограждение доходило мне лишь до пояса. В номере на ночном столике стояли цветы.
Хозяйка отеля — изящная, хотя и немолодая уже, дама тут же пришла навестить меня и после традиционного: «Всем ли вы довольны, мосье Лонсдейл?» — поинтересовалась, буду ли я обедать у них.
— Завтрак вам принесут в номер.
Я выпил чашку тепловатого кофе с молоком и, намазывая джемом кусочек бриоша, — это и был весь мой завтрак (абсолютно европейский, но я уже успел привыкнуть к такому стандарту в меню и к таким мизерным размерам), прикинул, чем заняться до встречи с Жаном. По условиям встречи я должен был сначала побывать в Лувре. Там мне полагалось быть без пяти минут двенадцать, но уже в десять я поднимался по белой застланной мягким ковром лестнице, над первым же маршем которой простерла свои крылья в вечном полёте бессмертная Нике. Я постоял тут немного, ощущая, как неспешно входит в меня великий мир античных легенд, и двинулся дальше. Дальше был зал Венеры Милосской — маленькое почти круглое помещение, где всегда толкутся восторжённые посетители. Я подождал, пока очередное кольцо туристов не разомкнулось и гид не закончил свой страстный монолог, в котором, как обычно, было больше эмоций, чем знания предмета («Перед вами, мадам, мадмуазель и мосье, знаменитая Венера Милосская, да, именно та самая, которая считается идеалом женской красоты, почему, как, видимо, вы уже догадались, она и избрала своим местопребыванием Париж. Ибо, согласитесь, где ещё на этой планете ценят так женщину, как не в этом замечательном городе»), и сел на диван рядом с дремавшим служителем-негром. Негр чуть приоткрыл глаз и, убедившись, что Венера всё ещё на месте, снова задремал.
«Здорово, — подумал я. — Единственный человек в мире, который может с утра до вечера любоваться этой красотищей, — и абсолютно равнодушен к ней. Се ля ви». Нет, пленительный античный мир на этот раз был далёк от меня. И знакомый с детства по превосходным копиям Музея изящных искусств «Умирающий галл», и «Арес», и «Меркурий», игриво протянувший гроздь винограда маленькому Амуру, не радовали сейчас меня. Я переходил от одного шедевра к другому, но привычное ощущение отрешённости не приходило.
Мысли мои были о другом. Сейчас я работал, а не отдыхал.
