Лифт поднимался медленно, скрипел, раскачивался, как грязный галстук на шее бомжа. Сквозь сетку Дмитрий увидел новенькую дверь, обитую чуть ли не кожей, удивился, приготовился к неожиданностям.
Дверь открыл сам Филипп. Сильно исхудавший, совсем не тот брызжущий здоровьем здоровяк с румянцем во всю щеку, растущим животиком и складками на боках. Глаза страдальческие.
– Ты один? – спросил Дмитрий.
– Ты чего? – удивился Филипп.
– Да так… Дверь у тебя обновилась. Ага, еще и коврик кто-то постелил…
Филипп в смущении развел широкими ладонями:
– Да тут одна заходила… Да не стой, двигай в комнату. Никого нет.
Дверца холодильника на кухне расцвечена налепленными ягодками. Так делает либо ребенок, либо очень молодая и жизнерадостная женщина.
Дмитрий сделал вид, что никаких изменений не заметил:
– Извини, что не шампанское! Тебе нельзя, а я в одиночку не пью.
– Нет в тебе русской души, – упрекнул Филипп.
– Наверное… Говорят, мой дед – хохол, а бабушка – татарка. Впрочем, выходит – русский!
В комнате со стены на них весело уставился Славка: беззаботный, рот до ушей, рубашка расстегнута до пояса. Переснято и увеличено с любительской фотографии. Можно бы добавить компьютерных спецэффектов, где-то затемнить, что-то подправить, но Филипп оставил, как было снято. А в квартире все та же беднота, развалившийся диван, хреновая мебель, старые паркетины, что скрипят и выпрыгивают за тобой следом. Впрочем, он уже знает, как Филипп и Слава истолковали понятие «новые русские, самые новые» и как истратили оставленные им деньги.
– Тащи стаканы, – сказал Дмитрий. – Шестипроцентное молоко – это круто!.. Я тоже с тобой выпью.
Филипп замедленными движениями достал из шкафчика стаканы. Дмитрий наблюдал за другом с приклеенной улыбкой. Здоровяк все-таки Филипп. Другие с такими ожогами мрут как мухи. А он выжил, перенес сложнейшие пересадки кожи, тяжелые еще тем, что кое-где выгорело и само мясо. Приходилось что-то наращивать, сшивать, передвигать, теперь заново учится двигать новыми мышцами и укороченными сухожилиями.
На столе появилось три стакана.
– Наливай, – сказал Филипп надтреснутым голосом. – И ему тоже.
Дмитрий молча срезал кончик пакета. Молоко белой струей хлынуло в стакан.
– Перестань себя истязать, – сказал он тихо. – Зато мы победили!.. Мы заставили их убраться с Байкала. Да как заставили!.. Бежали, бросив все снаряжение, технику. Филипп, как ни крути, но основная способность к выживанию нации… как и отдельного человека, определяется готовностью к жертвам. То есть, когда идет война, побеждает та сторона, где готовы больше принести в жертву своего благополучия… жизни своих сограждан, близких и прочих неудобств. А сдается та, где жители первыми говорят: да хватит нам голодать, да пусть они нас захватывают, не поубивают же! Зато наконец перестанем лить кровь. А что заберут Курилы… Судеты, Полабье, Сибирь, Вятку, имена, национальность… ну и хрен с ними! Мне жизнь и мой огородик дороже… Понял, Филипп? Спасая свои шкуры, они губят души. А у нас ни черта нет, кроме наших душ! И вообще у человека ничего больше нет.
