Так вот, рекорд Гиннесса заключался в том, что всего через 10 часов после приземления в чужой стране, не имея на руках никаких привезенных с собой приспособлений и специальных средств, советские офицеры уже попробовали по первой рюмке замечательнейшего первача. И продолжали пробовать его всю свою командировку. Я, правда, с тех пор долго не мог перебороть неприязнь к стиральным машинам, потому как оказался фактически прикованным к этому произведению азиатского ума. Но мне за страдания ребята всегда дополнительные полстакана наливали. А аппарат я забрал с собой в родной гарнизон, и он долго еще служил и, что интересно, ни разу не ломался. И даже очень помог, когда мы, пораскинув нашими воспаленными офицерскими мозгами, пришли к выводу, что нужно заканчивать беспорядочное и разрозненное пьянство и создать специальную тайную организацию, которая бы могла придать нашим самогонным занятиям некий идейный смысл. А называлась эта организация «Штаб революции». Я был в этом Штабе видной персоной, числился «особой, приближенной к вождю», имел официальный титул «певец революции» и должность «начальник особого отдела».
Эта подпольная могучая организация сложилась следующим образом: меня тогда, ввиду окончательного отъезда супруги в Союз, перевели из городка для семейных, где мы жили в отдельных квартирах, в гостиницу для холостякующих офицеров. Гостиница располагалась на берегу Средиземного моря, вид из окна открывался красивый, но, к сожалению, созерцание моря было чуть ли не единственным нашим развлечением, потому что книги и газеты поступали к нам редко, а телевидение транслировало только две зануднейшие местные программы. Как мы могли развеять свою тоску по родине? Только картами, нардами, шахматами и, безусловно, самогоном. Однако в тихих локальных пьянках тоже мало интересного – вечером нажрались, утром встали с опухшими рожами (даже поговорка такая была: «У нас режим – выпьем и лежим»). А потому в гостинице постепенно сложилась устойчивая группа человек из пятнадцати, которые превратили застолье в некий ритуал и тщательно к нему готовились: ловили мурен в Средиземном море, коптили их, жарили на крыше шашлыки, красиво сервировали столы и во время самой пьянки обязательно произносили длинные речи и тосты.
Однажды кто-то назвал хабира-прибориста из нашей группы ВВС, произнесшего очень смешную речь о «великой африканской алкогольной революции», вождем – он действительно несколько напоминал Ленина и к тому же звали его Владимиром Ильичем. Прозвище прилипло, а потом все вдруг стали играть в такую игру, что, мол, совместные застолья – это не просто пьянка, а заседание Совета алкогольной революции, возглавляемого вождем. Ветераны движения немедленно получили чины и звания: Совет выбрал «министра обороны», «главкома ВВС», «начальника Генерального штаба». Преподаватель из авиашколы Альгердас Альбина получил должность «командира литовского полка», а главный самогонщик в гостинице, сварщик дядя Миша, – титул «хранителя революционной жидкости». Я был назначен «начальником особого отдела», а поскольку у меня была гитара, на которой я тренькал во время заседаний Штаба, вождь присвоил мне звание певца алкогольной революции. Особую остроту заседаниям придавало то обстоятельство, что проходили они на территории страны, в которой действовал сухой закон (на это, впрочем, все русские просто чихать хотели). Заседания всегда открывались одинаково – во главе стола вставал вождь с маленькой кружечкой в руке и, картавя по-ленински, объявлял: «Товарищи, Великая Африканская алкогольная революция, о которой столько времени мечтали специалисты и переводчики нашего города, продолжается!» Все выпивали по первой, а потом переходили к обсуждению текущих вопросов – об открытии новых вакансий в Штабе, о деятельности тайных членов организации в условиях подполья в городке для семейных, о «продразверстке», под которой понималось пополнение запасов «революционной жидкости»...
