— Что, греться сюда пришли, а кто за вас норму должен давать?… На повал вас, в тайгу, там вас научат, как свободу любить-то!
На ходу, подбирая крошки ладонью и пряча их во рту, братья поспешили отойти от этого обезумевшего человека, упивавшегося кровью не одной жертвы.
По дороге у Петра Никитовича, где-то в глубине души, шевельнулась страшная мысль: "Сказал бы ты это мне тогда, когда я был, как ты, да подпоясанный кишкой со свинцовым набалдашником, я бы…" — но он сразу остановился и, силою молитвы, отогнал эту мысль.
— Господи! Будь милостив к нам и спаси нас, — едва слышно проговорил старец Хоменко.
Однако силы у друзей слабели, как говорят, не по дням, а по часам. И они в горячей молитве вознесли свои вопли к Богу.
Вскоре после того, положение их изменилось, и им суждено было расстаться. А с Кухтиным — расстаться по-серьезному…
Старца-брата Хоменко, уже совсем изнемогшего, перевели на подсобное хозяйство — ухаживать за огородными теплицами, чему он был бесконечно рад и благодарен Богу, оказавшись после таких мытарств в тепле, чистоте, а главное — в дорогой тишине, как он выразился: "Прямо из ада в рай попал".
Кухтин, какими-то неизвестными путями, переселился в другой конец города, на более легкий труд (он по профессии был первоклассный краснодеревщик).
Петру Никитовичу Бог судил перенести очень тяжелые испытания: он заболел страшной, а для большинства ссыльных смертельной болезнью — водянкой.
С работы в деревню еле-еле довели, так что он едва успел на клочке бумаги передать жене коротенькое письмо:
"Луша, я прибыл на место, но описать тебе всего не могу, страшная болезнь уложила меня в постель, не знаю, останусь ли жив", — внизу записки, едва разборчиво, был написан адрес.
Глава 2. Студенческие годы
До тех пор, пока Павлик своими глазами не увидел отца за решеткой арестантского вагона, пока вагон на его глазах не дрогнул, и медленно, не останавливаясь, скрылся в тесноте станционного хозяйства, ему не верилось, что он расстался с отцом и должен возвратиться домой. Теперь что-то переменилось в сознании Павлуши: появилась какая-то смутная ответственность за свою жизнь и за жизнь оставшейся семьи. Приближалось его шестнадцатилетие.
Отказ в устройстве на бирже труда опечалил его. Страшил и совет верующих, посещавших семью, чтобы Павлик поехал в Москву и, смешавшись с беспризорными, попал при облавах в дет-колонию. Единственное место, где он находил себе развлечение по вечерам, была библиотека. Однажды, придя туда и усевшись за стол, где он обычно занимался техническим оформлением книг, не замечая себя, задумался, никакое занятие в голову не лезло.
