Петр Никитович замолчал, и они оба долго шли, каждый занятый своими мыслями.
— Павел, — начал отец, — я не могу скрыть от тебя о тех печалях, какие постигли наше братство:
Николай Георгиевич Федосеев впал в грех и отпал. Василий Васильевич Скалдин, ради своих сыновей, отрекся, и вот в газете статейка о нем, — сунул он сыну клочок газеты. — Филадельфийский изменил Господу и братству. Остальные видные братья и, даже сестры, разбросаны по тюрьмам, и некоторые из них уже умерли там, за истину Божью. Тебя же не знаю, когда Господь дождется? Кто понесет знамя истины дальше?
На этом они беседу закончили. Петр Никитович пошел на посещение. Сын долго смотрел ему вслед, пока его одинокая фигура не скрылась за забором.
Слова отца глубоко запечатлелись в сердце Павла; он понял: не время, праздно проводить дни. Надо, отодвинув все на задний план, найти смысл жизни и ему посвятить себя. Отрезвляющие мысли, одна за другой, осаждали юношу, и он отдался им. Неудержимою силой, пороки стали, как-то сразу, одолевать душу, хотя Павел и пытался, благоразумия ради, освободиться от них.
Полюбив Катю, он ожидал, что сможет освободиться от остальных увлечений. Но, увы! При первой встрече с очередной, какой-либо милой особой, Павел чувствовал свое полное бессилие противостоять обольщению: или проявлял дерзость, или безвольно увлекался. Не раз он, бросая недокуренную папиросу или выпивая стакан вина, объявлял их последними. Но спустя 2–3 дня, без особого сопротивления, впадал в соблазн опять, причем с большим пристрастием.
С глубоким прискорбием, он увидел то, что было в нем расцветающе прекрасно (в своей оценке и оценке окружающих) — своей же рукой, не имея силы противостоять, он ронял под ноги в грязную лужу соблазна.
Другое же, чем Павел был крайне удивлен — это природой порока. Каким неудержимо-обольстительным, ангельски прекрасным кажется он вначале. И, наоборот: каким отвратительным, или же просто пустым и бесцветным оказывается сразу же, после того как вкусишь его.
— Нет, жизнь не должна быть такой, — заключил он. — Если уж в ней есть прекрасное, то оно дано человеку, чтобы обладать им, а чтобы обладать по-настоящему, за него надо бороться, и бороться с тем, что в самом же человеке противно этому прекрасному.
Но ведь, чтобы бороться, нужна сила, и здесь Павел понял, что эту силу человек может черпать только вне себя. Но где пути к ней?
Отец сказал: "Только Христос может освободить от власти греха." Но ведь не мог же он теперь, будучи просвещенным, так поверить в Христа, как его мать, отец, бабушка, да и он с детства; они ведь неграмотные темные люди. Нет, ему нужно как-то иначе, а, может быть, есть что-то другое. А что именно? Он не находил этого ни в себе, ни в окружающей среде.
