Из соседней комнаты слышны голоса ребят. Илюша приехал со своим другом Элиэзером; оба с вещмешками и автоматами. Когда смотришь на курносого, голубоглазого Элиэзера, рот сразу же растягивается в улыбке. При этом его смешливые глаза в один миг становятся серьёзными и говорит он умно, точно.
Дружба мальчиков началась ещё в иешиве с общего интереса к теоретическим проблемам физики и математики. Оба после армии собираются в университет на математический факультет. Бог для них не только вера, но и знание. Вот и сейчас Элиэзер в который раз повторяет двухтысячелетней давности слова рабби Шмуэля: «Кто способен вычислить ход небесных светил и не делает этого, к тому применимы слова: „Творения Божьи они не созерцают, дела рук Его не видят“».
— Первым вычислил лунный и солнечный календарь Ноах, — подхватывает Илюша, — или вычислил, или архангел Рафаил нашептал.
— Про архангела не знаю, а вот Виленский Гаон сказал переводчику геометрии Эвклида на иврит: изъян в знании математики влечёт стократный изъян в знании Торы.
— Скажи, когда представление о космосе в сознании человека разделилось на религиозное и научное? — спрашивает Элиэзер.
— Когда именно не знаю, но деление не правомерно, ведь наука не противоречит Торе, более того — подтверждает её. Да и идея эволюции созвучна иудаизму, который видит мир непрерывно развивающимся, стремящимся к совершенству. Ахад Гаам, родившись в ортодоксальной хасидской семье, считал, что в Палестине помимо земледельческих поселений, должен быть создан духовный центр евреев. Для этого следует организовать академию изучения иудаизма, науки, литературы, искусства, философии. И тогда будет преодолён разрыв между светскими и религиозными.
«Да, да, — радуется в своей комнате Давид, прислушиваясь к разговору детей, — именно так, иудаизм должен быть представлен на фоне общечеловеческой культуры».
— Вот мы и восстановим с тобой традицию целостного познания, — смеётся Элиэзер.
Послышался короткий смешок Илюши.
«Слава Богу, — обрадовался Давид, — с тех пор как мальчик расстался со своей девушкой он ни разу не смеялся». Любящая душа деда чувствовала болевшее сердце внука. «Мальчик только и думает сейчас об этой потаскушке, ничего не видит вокруг — стопор души. Это потом он заметит её колючие глаза, безобразную худобу, и блондинка она не настоящая — крашенная. Снять бы с мальчика этот камень и положить на себя. Все эти страсти, муки ревности копейки не стоят. Всё равно что посадить на ладонь муравья и поднести его к самым глазам. Маленькое насекомое застит свет, а можно смотреть на этого же муравья отдалившись — с естественного расстояния, и тогда он видится тем, чем он и есть на самом деле».
