Стрекоза на льдине | страница 5



Открываю глаза. Алеша. Это его крик. Мы лежим на черной земле. Я ничего не понимаю. Хочу разжать пальцы, чтобы выпустить ребенка, но они не разжимаются. Они занемели. Целую личико мальчика. Шепчу, шепчу ему что-то ласковое. Он плачет, плачет, тыкается мне в грудь. Не могу! Не могу разжать пальцы! Кладу Алешу на землю, хочу расстегнуть пуговицы на кофте. Ничего не получается. В каком-то отупении рву скороженными руками края застежки, пуговицы… Наконец, беру мальчика на руки. Он жадно хватает сосок, затихает…

Вода снова принимает меня в свои нежные объятия, плавно расступается, исчезает. Я вижу огромные гроздья винограда. Сочные, прозрачные ягоды. В каждой виноградине сияет солнце. Оно не слепит мне глаза. Оно ласковое, как вода…

— Рахиль! Рахиль! Ты живая! Родная моя! Доченька!

* * *

Открываю глаза.

Кровь. Маленькая алая струйка. Она течет по щеке Степана Ивановича. Он гладит мои волосы, ищет мое дыхание. Я чувствую на своих веках его горячие слезы.

— Рахиль! Доченька… Ты живая. И Алешенька живой…

Я пытаюсь понять, что происходит. Почему мы лежим на черной земле? Почему Степан Иванович в крови? Почему он плачет? Ничего! Ничего не понимаю. Ничего не могу произнести. Ничего не могу сказать! Ни по-украински, ни по-русски, ни по-еврейски.

Старик прижимает к себе мою голову:

— Это контузия. От взрывной волны. Это пройдет.

Скоро пройдет.

И я вдруг вижу развороченные обгоревшие вагоны и мертвых обгоревших людей, и тусклое закатное солнце, и слышу гулкую вязкую тишину…

— Зямочка! Зямочка! Зямочка!

Степан Иванович не слышит ни одного звука, но он понимает по движению моих губ, по моим глазам…

— Рахиля! Доченька… Его нет. Родная! Прости меня!

Прости. Я не смог!

Слова старика звучат далеко-далеко, они едва пробиваются сквозь мою вязкую густую тишину. Я вскакиваю, бегу вдоль рельсов, запинаюсь об остатки вагонов, останки людей…

Степан Иванович падает на черную землю. Он не может больше бежать за мной. Никогда в жизни он не ненавидел так свой деревянный костыль. Никогда…

* * *

Я вижу, как падают комья земли, как старик тащит по этим комьям Настино тело, как он прижимает к себе обгорелый сверточек. Он сказал, что это Зямочка. Я не поверила ему. Я отшатнулась от пеленок. Я смотрю дикими глазами:

— Вот он Зямочка!

Мой Зямочка! А это… Это Алеша. Настя умерла, Алеша умер. А Зямочка мой живой. Он спит, и его черные реснички, длинные, как у девочки, тихонько вздрагивают во сне. Мы поедем в Сибирь. К Грише. Омск! Ленин! Зямочка живой! Алеша умер! Алеша умер…