Так и месяц прошел, и все бы ничего… А началось все в один день: с утра вдруг захотелось Сволочи книжку почитать, стихов, не чего-нибудь! То Никифоровна попросила капусту в суп спустить, не видит, мол, сама. Хотела Сволочь ее послать куда подальше, а голос сам вежливо так отвечает: «Конечно, Зоя Никифоровна, где она, капуста ваша?» Вот тебе и раз! И на Ниночку, как Никифоровна ее зовет, откликаться стала… Пришел тут еще автор один за рукописью перепечатанной, веселый такой, радостный: «Просветление у вас какое-то в лице, Ниночка! Хотя вы, товарищ Петрова, вдруг повзрослели очень, строже стали что ли… прямо на удивление». И ушел.
Ему на удивление, а Сволочи на огорчение! Поняла она, что «приросла», не отпускает ее Ниночка, то ли Ниночку, ее мучители никак не отпускают… Заперлась Сволочь в комнате, попробовала послушать кругом дальние голоса, да разные обличья принимать — нет, ничегошеньки не выходит. Только родинка на щеке появилась, да тени какие-то жуткие, под глазами… Побегала Сволочь по комнате, пометалась, села на, стул, задумалась — чего делать-то? Вот, значит, среди людишек как! Вцепятся в кого-нибудь, не оставят, пока душу не вынут, тогда разве что ее освобождение придет. А все же решила подождать, — в лесу самые морозы и нет никого, а тут хоть Никифоровна слово скажет, а не мышь полевая от холода запищит…
Под Новый Год уж совсем заделалась Сволочь Ниночкой. Книжки у нее появились, соседи знакомые в доме, полюбила она писак этих, что ей рукописи носят, с виду безобидные, а с чертовщинкой, не попросту… Только временами затоскуется Сволочи в пустой комнате, и такая она, тоска, разольется внутри, как лужа черная. И замелькают в ней все тени какие-то и деваться от них некуда. Сволочь никого не расспрашивала, давно уж поняла, что беда какая-то с Ниночкой бесповоротная, и окружают ее мучители, все как один одинаковые. «Вот, — думает Сволочь себе, — настрадается, сама их сволочить начнет, я и освобожусь, в ихнее обличье уйду». Ан нет, видно, никак их Ниночка не проклянет…
Елку новогоднюю вместе с Никифоровной наряжали, выпили, конечно, посидели. Никифоровна запьянела вовсе, разговорилась не на шутку, а после и заплакала. «Не сердитесь, Ниночка, на меня, я все молчу — вас ни о чем и не спрашиваю… А уж как я плакала когда, как вас увели, страшно мне было за вас… Ведь из соседей-то никого обратно не вернулось, как туда забирали, вон все двери поопечатаны стоят… Да и кто ж на вас худое помыслить смог?» Крутанулась, встрепенулась «Ниночка», выпрыгнула откуда-то отчаянная сволочиная душа: «Про что это вы? Кто эта куда меня уводили?» — «Да знамо куда, окружили толпой, да заполночь и увезли на черной машине… Ах, я старость глупая, может, затмило у вас все, горе-то, горе… не слушайте старуху, чего беду вспоминать… только снова накликивать»… «Понятненько, — подумала Сволочь, — вот теперь-то все на своих местах! Глядишь, так ли, иначе ли, скоро и высвобожусь от Ниночкиного обличья, там у них скоро все делается…» И сама не поняла-то ли спокойно-радостно ей стало, то завыть захотелось во все горло…
