Но мало-помалу, когда мучительные дни сливались в мучительные недели, а недели — в месяцы, она стала сознавать, что Эйдан никогда за ней не приедет. Она не нужна ему. Почему же она до сих пор обретается на этом Богом забытом острове? Почему до сих пор является женой совсем чужого мужчины?
Сердце ее тогда съежилось, обратившись в твердый, тугой узел в груди, и с тихим ужасом она осознала, что Восток — это ее жизнь отныне и навсегда. Другой уже не будет. Что это уединенное чужое место — ее дом; что этот холодный мужчина — ее муж. Никто никогда не придет, чтобы забрать ее. И уже не хватит кирпичей, чтобы скрепить рушащиеся основы ее постылой жизни.
Вспоминая тот первый год на Цейлоне, Кейт крепко стиснула руки. Снег бил ей в лицо, и она постаралась вдохнуть воздух.
— Я посылала письма, — прошептала она. — Но конечно, ты их не получал. Я чувствовала.
Его ладонь снова коснулась ее, погладила по щеке.
— Не плачь, Кейт. Прошу тебя.
Неужели она плачет?
— Я приезжал за тобой, — горячо прошептал он. Его руки обняли ее, он привлек ее к себе и повел в тень аллеи. — Много раз. Клянусь.
Она снова кивнула, прижавшись щекой к его пальто, но теперь она уже плакала навзрыд, хватая ртом колкие снежинки. Он не сможет ее понять, потому что она никогда ему не расскажет всей правды.
— Как ты могла поверить такой лжи?
Дыхание коснулось ее лба, обратившись в лед там, где кожа была влажной.
«Не знаю», хотела она сказать, но слезы мешали говорить, слова не шли. Через несколько минут всхлипы наконец стихли.
— Идем, — сказал Эйдан, — я отведу тебя домой.
Впервые ее не рассердило то, что ей приказывают.
Кейт шла среди кружащихся снежных хлопьев, среди этой белой пелены, и ей казалось, что она парит в облаках. Они направились в проулок, минуя переднюю дверь.
Как только оба оказались на кухне, он запер заднюю дверь и снял с нее накидку.
Кейт безучастно взглянула в сторону плиты:
— Надо бы согреть воды…
— Хорошо.
И когда он повернул ее к лестнице, она, слепо повинуясь, онемело пошла за ним. Та же оцепенелость владела ею, когда он расстегивал на ней платье и развязывал корсет.
— Это я виновата, — чуть слышно прошептала она.
— В чем же?
— Я рассказала отцу правду о нас. Поэтому он и отослал меня из дома. А потом сказал тебе, что я умерла.
— Нет. — Его пальцы ловко орудовали у нее на спине, освобождая от тесного корсета. — Он бы никогда не стал лгать всей Англии только для того, чтобы не отдать свою дочку второму сыну барона. Я думал об этом. Черт, я тогда ни о чем другом не мог и помышлять.
