Любовь к истории. Ч. 7 | страница 6




— Вы называете себя не религиозным человеком — но при этом совершенно очевидно, что мысли о загробной жизни для вас безумно важны. В «Аристономии», как у шекспировского Просперо, каждая третья мысль — о могиле. Но вообще-то загробная жизнь и религиозность в сознании большинства людей неразрывно связаны. Если «каждому воздастся по вере его», как утверждали Воланд и Анна Борисова, то все-таки должна быть некая высшая сила, которая установила именно этот закон?


По-моему, это не особенно важно — есть Высшая Сила или ее нет. Если есть — отлично, я очень рад. Пусть каждому воздастся по делам его, пусть будет загробный мир, и прочее, и прочее. Ура-ура.

Но я думаю, что жить нужно так, как будто нет никакого Высшего Разума, и никто тебе не поможет, никто тебя не спасет. Если Бога нет, то не всё позволено. Позволено то, что ты считаешь для себя позволительным. За всё отвечаешь только ты. И самый худший вид непрощения, это когда сам себя за что-то не прощаешь. Хочешь прожить свиньей — твой выбор. Просто знай, что закончишь свою жизнь в свинарнике, и другие свиньи займут твое место у корыта.


— У совсем юного Антона есть привычка везде выискивать знаки, тайные сигналы судьбы. Вам это было когда-нибудь свойственно? Невероятные совпадения — они же правда бывают. Что это вообще такое — просто случайность, которой юношеское воспаленное воображение придает слишком большое значение, или нечто большее? Вы же сами наверняка с этим сталкивались?


Конечно. Постоянно сталкиваюсь. В писательской профессии без этого никуда. Спросите любого автора. Мы любим при случае рассказать друг другу, как нам встречались в реальной жизни персонажи и имена из наших книжек. Например, на днях сел я писать последнюю главу фандоринского романа. Смотрю — он по сценарию заканчивается 9 июля 1914 года. И на календаре у меня 9 июля. Получился двойной финиш. Или вот еще: в романе «Vremena Goda» в концовке из камина вылетает летучая мышь. И у меня в доме в тот самый день, когда я дописал роман, из камина вдруг вылетела летучая мышь, хотя я их никогда раньше в тех местах не видывал. Можно было бы вообразить, что я галлюцинирую, но это произошло при свидетелях. Мышь поймали, осторожно взяли за крылышки и выпустили на волю.


— Каждый писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает варианты для своего псевдонима — «Месмер Месмер», «Отто Отто» и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное имя — Долорес), и леденцы, и латинская легкость. Как выбираете имена вы? Почему один герой — Антон, другой — Эраст, третий — Николас, четвертая — Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно этот — Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда интересно).