Я еще раз взглянула на камни и повернулась к сестре. Она тоже вошла в комнату, но осталась у двери и наблюдала за нами, скрестив на груди руки. На миг наши глаза встретились, и меня словно обожгло: почему я здесь? Ведь мы обе были бы рады, если бы я оказалась где-нибудь подальше отсюда? Кора вдруг заговорила, впервые с тех пор, как мы подъехали к дому:
— На улице холодно, — сказала она. — Зайди в комнату.
До сегодняшнего дня, когда сестра заявилась за мной в час пополудни, я не виделась с ней лет десять. Не знала, где Кора живет, чем занимается и что собой представляет. Честно говоря, меня это вполне устраивало. Раньше Кора была частью моей жизни, но те времена давно прошли, ну и ладно. Во всяком случае, я так считала до тех пор, пока однажды во вторник ко мне не заехала семейка Хоникаттов, и все изменилось.
Хоникаттам принадлежал маленький желтый коттедж, где мы с мамой жили около года. До этого мы снимали квартиру в захудалом жилом комплексе прямо за торговым центром. У нас была одна спальня на двоих, окно которой выходило на заднюю дверь дешевого кафе «Джей-энд-Кей». Рядом с ней, устроившись на перевернутом ящике из-под молочных бутылок, вечно курил кто-нибудь из работников с прикрытыми шапочкой волосами. Неподалеку протекал небольшой ручей, совсем незаметный, правда, только до первого ливня. В дождливую погоду поток выходил из несуществующих берегов и заливал все вокруг, что происходило примерно два-три раза в год. Мы жили на верхнем этаже, вода до нас не поднималась, но затхлый запах сырости из нижних квартир проникал повсюду, а стены щедро украшала плесень самых разных видов. Достаточно сказать, что у меня года два не проходила простуда. В коттедже дышалось намного легче, я сразу это заметила.
Он вообще сильно отличался от всего, к чему я привыкла. Хотя бы тем, что это был настоящий дом, а не пара комнат в многоэтажке или над чьим-то гаражом. Я выросла под шум соседей за стеной, а желтый коттедж располагался посредине огромного поля, меж двух дубов. Слева стояло еще одно строение, но сквозь густые кроны деревьев виднелась лишь часть крыши. В сущности, мы с мамой были только вдвоем, и нас это вполне устраивало.
Маму трудно было назвать душой общества. Конечно, в определенных ситуациях, скажем, когда ее угощали выпивкой, она бывала очень любезной. И мужчин, которые обращались с ней как с последним дерьмом, чуяла за несколько десятков метров — тут же заметит и начнет обхаживать, как ее ни удерживай — у меня не получалось. Но вот общения с большей частью человечества — кассирами, школьной администрацией, начальством, бывшими дружками — она всячески избегала, соглашаясь поговорить, только если сильно прижмет, да и то нехотя.
